Сергей Поварцов - Причина смерти — расстрел: Хроника последних дней Исаака Бабеля

На следующий день начальник внутренней тюрьмы ГУГБ НКВД капитан А. Н. Миронов препроводил заявление Бабеля по назначению [199] Там же. Л. 26. . Акопов же, рассмотрев дело в последний раз, ходатайствует о продлении срока до 2 января 1940 г. «Следствие по делу Бабеля закончено, на основании указания руководства Следчасти ГУГБ НКВД СССР следственное дело по обвинению Бабеля направлением в суд задерживается до особого распоряжения…»

Особого, то есть сталинского, распоряжения все еще не поступало…

Бабель ждет ответа на свое первое письмо в Прокуратуру Союза и, не дождавшись его, обращается туда снова.

«В дополнение к заявлению моему 5/XI—39 вторично обращаюсь с просьбой вызвать меня для допроса. В показаниях моих содержатся неправильные и вымышленные утверждения, приписывающие антисоветскую деятельность лицам, честно и самоотверженно работающим для блага СССР. Мысль о том, что слова мои не только не помогают следствию, но могут принести моей родине прямой вред, — доставляет мне невыразимые страдания. Я считаю первым своим делом снять со своей совести ужасное это пятно.

21. XI.39

И. Бабель [200] Там же. Л. 29. ».

22 ноября начальник тюрьмы Миронов отправляет Панкратьеву письмо Бабеля. Между прокуратурами (гражданской союзной и ведомственной военной), по всей видимости, не было согласия в вопросе о закрытии дела Бабеля. М. Панкратьев исправно продлевал сроки, И. Антонов настаивал на завершении дела. На последнем постановлении, датированном 4 декабря, Антонов делает приписку фиолетовым карандашом: «Прокурору СССР тов. Панкратьеву. Следствие по делу Бабеля закончено, обвинительное заключение утверждено Главным Военным прокурором с указанием о направлении дела на рассмотрение в ВК Верхсуда Союза. Полагаю: оснований к продлению срока нет. Дело подлежит направлению в суд — в соответствии с указанием Гл. Военного прокурора. 4.12.39 Военпрокурор И. Антонов».

Приближался новый 1940 год… Похоже, Сталин чего-то ждал. Чего? Он уже отказался от мысли провести открытый «молодежный процесс» (Косарева расстреляли в феврале 1939-го), колебался и с проведением процесса над деятелями культуры (Эренбург, Олеша и Пастернак не были арестованы). Сталин взвешивал все «за» и «против». Его раздумья — а он явно медлил с принятием окончательного решения — отразились на действиях лубянских костоломов. В конце 1939 года Бабелю и Мейерхольду позволили обращаться в Прокуратуру СССР и отказаться от первоначальных показаний. Возможно, то же самое сделал и Кольцов. Как бы то ни было все трое еще живы в начале 1940 года. Наконец, час пробил — Сталин принял решение.

Бутырки описаны во множестве воспоминаний бывших узников сталинских тюрем, и это избавляет меня от необходимости рассказывать (с чужих слов) об одном из самых мрачных мест советской пенитенциарной системы. Поэтому опять обращаюсь к документам.

Новый год Бабель встретил в Бутырской тюрьме. Напрасно ждал он вызова к руководителю Союзной прокуратуры. И 2 января писатель обратился к верховному правосудию с новым заявлением.

«Прокурору СССР

от арестованного И. Бабеля,

бывш. члена Союза Советских писателей.

Во внутренней тюрьме НКВД мною были написаны в Прокуратуру Союза два заявления — 5/XI и 21/XI 1939 года — о том, что в показаниях моих оговорены невинные люди. Судьба этих заявлений мне неизвестна. Мысль о том, что показания мои не только не служат делу выяснения истины, но вводят следствие в заблуждение, мучает меня неустанно. Помимо изложенного в протоколе от 9/Х, мною были приписаны антисоветские действия и антисоветские тенденции писателю И. Эренбургу, Г. Коновалову, М. Фейерович, Л. Тумерману, О. Бродской и группе журналистов — Е. Кригеру, E. Вермонту, T. Тэсс. Все это ложь, ни на чем не основанная. Людей этих я знал как честных и преданных советских граждан. Оговор вызван малодушным поведением моим на следствии.

Бут. тюрьма,

2/I 1940 И. Бабель » [201] Архив ГВП, н/п № 39041—39, л. 32. Поверх заявления зеленым карандашом написано: «В архив. Осужд. ВК Верхсуда 26/I—40 г. к ВМУН. 6/XII Лукин». ВМУН — высшая мера уголовного наказания. .

Писатель не мог знать, что дни его сочтены, и, вероятно, в глубине души надеялся на гуманность суда. Напрасные надежды. Признание вины считалось в то время «царицей доказательств», а вырвать признание у беззащитного человека не составляло для палачей большого труда.

Последнее обращение Бабеля — к председателю Военной коллегии Верховного Суда СССР Василию Ульриху; оно датировано 25 января.

«Председателю Военной коллегии Верх. суда СССР

от арестованного И. Бабеля, бывш.

члена Союза Советских писателей.

5/ХI, 21/XI—39 года и 2/I—40 года я писал в Прокуратуру СССР о том, что имею сделать крайне важные заявления по существу моего дела и о том, что мною в показаниях оклеветан ряд ни в чем не повинных людей.

Ходатайствую о том, чтобы по поводу этих заявлений я был до разбора дела выслушан Прокурором Верховного суда.

Ходатайствую также о разрешении мне пригласить защитника; о вызове в качестве свидетелей — А. Воронского, писателя И. Эренбурга, писательницы Сейфуллиной, режиссера С. Эйзенштейна, артиста С. Михоэлса и секретарши редакции „СССР на стройке“ Р. Островской.

Прошу также дать мне возможность ознакомиться с делом, так как я читал его больше четырех месяцев тому назад, читал мельком, глубокой ночью, и память моя почти ничего не удержала.

25. I.40. И. Бабель ».

С таким же «успехом» можно было биться головой о стену. В стране, где господствовала «классовая юстиция» (выражение А. Вышинского), где признания несчастных жертв получались под пытками, все разговоры о праве не имели смысла. Генсек правил бал, глумясь над общечеловеческими ценностями, в чем ему помогала партия, ближайшее окружение и огромный аппарат политической полиции. Армвоенюрист Ульрих — один из палачей. «Это была живая составная часть гильотины», — говорит о нем Д. Волкогонов [202] Волкогонов Д. Триумф и трагедия // Октябрь. 1988. № 12. С. 121. . Потрясающие штрихи к портрету «судьи-убийцы» находим у А. Солженицына. Описывается очередное судилище. «Он не пропускает случая пошутить не только с коллегами, но и с заключенными (ведь это человечность и есть! новая черта, где это видано?). Узнав, что Сузи — адвокат, он ему с улыбкой: „Вот и пригодилась вам ваша профессия!“» [203] Солженицын А. Архипелаг ГУЛАГ: Опыт художественного исследования. I–II. М., 1991. С. 261.

Ульрих начинал в петроградской ЧК под началом Якова Агранова как авантюрист и провокатор, причастный к выдуманной операции «Вихрь». В 1921 году вместе они сфальсифицировали т. н. «Себежское дело» [204] Петров М. В дополнение к «Делу Н. С. Гумилева» // Новый мир. 1990. № 5. С. 264. и продвинулись по службе. Надо полагать, то была не единственная «липа» Ульриха. Мало кто знает, что кровавый чекист пробовал подвизаться даже на педагогическом поприще. В Российской государственной библиотеке мне удалось разыскать брошюру Ульриха «Исторический материализм. Пособие для слушателей 1-го рабоче-крестьянского радиоуниверситета» (Л., 1929). Боже, спаси и сохрани нас впередь от таких учителей!