Сергей Поварцов - Причина смерти — расстрел: Хроника последних дней Исаака Бабеля

Спрашивается, разве мог такой человек сам, своим разумом повести следствие так, чтобы доказать виновность таких людей, как Косиор и другие. Нет, он не мог много сделать без соответствующих указаний. На заседании Президиума ЦК он нам так заявил: „Мне сказали, что Косиор и Чубарь являются врагами народа, поэтому я, как следователь, должен был вытащить из них признание, что они враги“. (Шум возмущения в зале.)

Этого он мог добиться только путем истязаний длительных, что он и делал, получая подробный инструктаж от Берия. Следует сказать, что на заседании Президиума ЦК Родос цинично заявил: „Я считал, что выполняю поручение партии“. Вот как выполнялось на практике указание Сталина о применении к заключенным методов физического воздействия» [195] Известия ЦК КПСС. 1989. № 3. С. 145. .

В 1956 году Родоса расстреляли по приговору все той же печально известной Военной Коллегии Верховного суда.

В тот же день, 11 сентября, Бабель обратился с письмом на имя Л. Берии. Покаянные письма являлись необходимой частью неправого судилища, архив КГБ — ФСБ хранит множество таких писем. Они должны были свидетельствовать о моральной победе правосудия над сломленными врагами народа и лично тов. Сталина. Возможно, диктатор сам требовал от «органов» выбивать из арестованных эти документы…

«Народному комиссару внутренних дел Союза ССР

Революция открыла для меня дорогу творчества, дорогу счастливого и полезного труда. Индивидуализм, свойственный мне, ложные литературные взгляды, влияние троцкистов, к которым я попал в самом начале моей литературной работы, заставили меня свернуть с этого пути. С каждым годом писания мои становились ненужнее и враждебнее советскому читателю; но правым я считал себя, а не его. Из-за губительного этого разрыва иссякал самый источник моего творчества, я делал попытки высвободиться из плена слепой, себялюбивой ограниченности; попытки эти оказались жалки и бессильны. Освобождение пришло в тюрьме.

За месяцы заключения понято и передумано больше, может быть, чем за всю прошлую жизнь. С ужасающей ясностью предстали предо мной: ошибки и преступления моей жизни, тлен и гниль окружавшей меня среды, троцкистской по преимуществу. Всем существом своим я ощутил, что эти люди не только враги и предатели советского народа, но и носители мироощущения, в котором все противоречит простоте, ясности, веселью, физическому и моральному здоровью, противоречит всему тому, что составляет истинную поэзию. Мироощущение это выражалось в дешевом скептицизме, в щегольстве профессиональным неверием, в брезгливой усталости и упадочничестве уже в первые годы революции, в неразборчивой личной жизни, с возведением самого грязного распутства в принцип и молодечество. В одиночестве своем новыми моими глазами я увидел советскую страну такой, какая она есть на самом деле — невыразимо прекрасной, тем мучительнее видение мерзостей прошлой моей жизни…

Гражданин Народный комиссар. На следствии, не щадя себя, охваченный одним только желанием очищения, искупления, — я рассказал о своих преступлениях. Я хочу отдать отчет и в другой стороне моего существования, — в литературной работе, которая шла скрыто от внешнего мира, мучительно, со срывами, но непрестанно. Я прошу Вас, гражданин Народный комиссар, разрешить мне привести в порядок отобранные у меня рукописи. Они содержат черновики очерков о коллективизации и колхозах Украины, материалы для книги о Горьком, черновики нескольких десятков рассказов, наполовину готовой пьесы, готового варианта сценария. Рукописи эти — результат восьмилетнего труда, часть из них я рассчитывал в этом году подготовить к печати. Я прошу Вас также разрешить мне набросать хотя бы план книги в беллетристической форме о пути моем, во многих отношениях типичном, о пути, приведшем к падению, к преступлениям против социалистической страны.

С мучительной и беспощадной яркостью стоит он передо мною, с болью чувствую я, как возвращаются ко мне вдохновение и силы юности; меня жжет жажда работы, жажда искупить и заклеймить неправильно, преступно растраченную жизнь.

11. IX—39 г. И. Бабель ».

Написано, конечно, под диктовку следователя (Акопова? Шварцмана? Родоса? — не столь важно) с соблюдением законов жанра. В конце письма обязательно должны быть фразы, осуждающие свою греховную жизнь. Для сравнения приведу концовку аналогичного заявления Павла Васильева на имя Ежова: «Мне хочется многое сказать, но вместе с тем со стыдом ощущаю, что вследствие неоднократного обмана я не заслужил доверия. Мне сейчас так больно и тяжело за загубленное политическими подлецами прошлое и все хорошее, что во мне было» [196] Поварцов С. Последний год Павла Васильева // Омская старина. Омск. 1993. Вып. 2. С. 126. .

Раскаяния в несовершенных преступлениях — вот чего хотел Сталин от своих жертв.

15 сентября к Акопову подключается старший следователь ГУГБ лейтенант Кочнов. Вдвоем они вновь составляют постановление о продлении срока следствия на 15 дней — до 1 октября, с просьбой возбудить такое ходатайство у Прокурора СССР. Родос утверждает ходатайство, а М. Панкратьев накладывает новую резолюцию: «Продлить до 10 октября 1939». Но где же предложение исчезнувшего Серикова о доследовании материалов дела и проведении очных ставок? Оно забыто, ибо судьба Бабеля предрешена.

10 октября Акопов проводит последний допрос Бабеля. Следователя ждет неожиданность: в поведении арестованного писателя произошел перелом, о чем говорит протокол допроса, написанный Акоповым собственноручно с некоторыми ошибками.

от 10 октября 1939 года

Вопрос: Обвиняемый Бабель, что вы имеете дополнить к ранее данным вами показаниям?

Ответ: Дополнить ранее данные показания я ничем не могу, ибо я все изложил о своей контрреволюционной деятельности и шпионской работе, однако я прошу следствие учесть, что при даче мной предварительных показаний я, будучи даже в тюрьме, совершил преступление.

Вопрос: Какое преступление?

Ответ: Я оклеветал некоторых лиц и дал ложные показания в части моей террористической деятельности.

Вопрос: Вы решили пойти на провокации следствия?

Ответ: Нет, я такой цели не преследовал, ибо я представляю ничто по отношению к органам НКВД. Я солгал вследствие своего малодушия.

Вопрос: Скажите, кого Вы оклеветали и где солгали?

Ответ: Мои показания ложные в той части, где я показал о моих контрреволюционных связях с женой Ежова — с Гладун-Хаютиной; также неправда, что я вел террористическую деятельность под руководством Ежовой. Мне неизвестно также об антисоветской деятельности окружения Ежовой — Цехер, братья Бобрышевы, братья Урицкие, Гликиной. Показания мои по отношению Эйзенштейна С. М. и Михоэлс С. М. мною вымышлены. Я свою шпионскую деятельность в пользу французской разведки и австрийской разведки подтверждаю, однако я должен сказать, что в передаваемых мной сведениях иностранным разведкам я сведения оборонного значения не передавал.