Мариам Ибрагимова - Имам Шамиль

— Хочу зарезать.

— Как зарезать? Кто тебе дал на это право? — с недоумением спросил имам.

— Это мой раб, моя собственность, что захочу, то и сделаю. Я заплатил за него, так же как ты платишь за барана или быка, которого покупаешь на убой.

— Ты в своем уме или нет? — спросил Шамиль.

Махач задумался, потом повел недоуменно плечом.

— Я за два рубля купил его на хунзахском базаре, четыре года кормил, теперь он стал моим кровным врагом, и согласно адату я должен зарезать его.

— Он убил кого-нибудь из твоих родственников?

— Нет, столкнул моего ишака в пропасть, а когда я ударил его, стал драться.

— Кто видел, что он столкнул твоего ишака в пропасть?

— Этого никто не видел, просто я сам так думаю.

Тогда Шамиль обратился к подошедшему вместе с Ахвердиль-Магомой и Юнусом ашильтинскому наибу:

— Скажи, пожалуйста, этот человек не лишен рассудка?

Вместо наиба ответил сам Махач:

— Не лишен, имам, не лишен… Я в своем уме, и нет никому дела до того, что сделаю со своей собственностью.

— Люди, вы слышали? Махач назвал этого парня своим кровником, подозревая, что он столкнул его ишака в пропасть со злым умыслом, — сказал Шамиль. — Он не понимает того, что ишак — не человек. Если вы будете только по одному подозрению считать кровниками всех тех, кто был вблизи в минуты, когда ваши ослы, кони и коровы падают с кручи, Ашильта окажется истребленной.

Махач бросил презрительный взгляд на несчастного.

— Какая разница между этой скотиной и животным? Ишак для меня дороже, чем он, потому что больше работает и, кроме корма, ничего не требует.

— Я убедился, — сказал имам, — что по уму ты вполне достоин своих длинноухих собратьев, но этого человека, — он указал на юношу, — ты не зарежешь.

— Нет, зарежу, я за него деньги заплатил! — возмущенно закричал Махач.

— Юнус, — обратился к казначею Шамиль, — поди принеси три рубля серебром из казны и отдай этому человеку.

Возгласы одобрения послышались вокруг.

Махач продолжал стоять, тупо глядя исподлобья.

— Отныне, — продолжал имам, — если я узнаю, что кто-либо сделает подобное, предам того шариатскому суду и конфискую не только рабов, но и все имущество. Ибо нет закона в Коране, по которому позволялось бы убийство раба. Мало того, сегодня же я издам приказ о запрещении работорговли и о содержании невольников на положении, равном с мусульманами. — Затем, обратившись к Махачу, приказал: — Немедленно развяжи веревку и отпусти его.

Махач снял веревку с шеи юноши.

— Какого ты рода, племени? — спросил у несчастного Шамиль.

— Я грузин, вон за теми горами моя родина, — печально взглянув на высокую гряду южных вершин, ответил Салих и, помолчав немного, добавил: — Я был совсем маленьким, когда меня во время одного из набегов схватили лезгины и увезли в горы.

В это время прибежал Юнус. Растолкав умножившуюся толпу, он подошел к Махачу и кинул на его протянутую ладонь три целковых.

— Вот видишь, — пошутил старик ашильтинец, — хотел погубить два рубля, а заработал три.

Одна из женщин бросила с крыши лепешку. Она упала под ноги Салиху. Тот схватил ее дрожащими руками и, не разжевывая, стал глотать, давясь, как будто боялся, что кто-нибудь может отнять ее.

— Хороший хозяин собаку лучше кормит, чем ты своего раба, — упрекнул Шамиль, искоса глянув на Махача, затем, обратившись к сыну своему, сказал: — Джамалуддин, отведи этого беднягу к нам домой, скажи, чтоб накормили и одели во что-нибудь.

— Пойдем, — сказал мальчик, обращаясь к освобожденному.

Бывший пленник Махача покорно последовал за мальчиком под одобрительные возгласы толпы. А имам с приближенными отправился в мечеть. Когда он вернулся из мечети, Джамалуддин встретил его у дверей.

— Отец, раб рыжего Махача покушал и оделся, теперь он хочет что-то тебе сказать.

— Сын мой, этот парень с сегодняшнего дня не раб рыжего Махача, и не называй его так, у него есть имя.

— Его зовут Салих. Салих хочет что-то тебе сказать. Можно?

— Ладно, позови, пусть скажет, — ответил Шамиль, похлопав сына по плечу.

Мальчик выбежал, через минуту вернулся, ведя за руку Салиха. За какой-нибудь час юноша стал неузнаваем. Его одели в подержанные, но прочные штаны, чуху, большие войлочные ноговицы.

На голове его была теперь клинообразная высокая папаха. Только костлявое лицо с запавшими глазами невозможно было так быстро изменить.

— Почтенный имам, да хранит тебя аллах, да отпадут от плеч руки врагов твоих, да порадуешься ты благополучию детей и внуков своих, скажи, что мне теперь делать?

— Ты свободный человек и можешь делать то, что делают свободные люди.

— Зачем мне свобода, которая не может дать ни пищи, ни крова и которая грозит новым порабощением, если я выйду из села?

Шамиль задумался, а Салих сказал:

— Оставь меня у себя. Я буду преданным рабом твоим. Ты спас мне жизнь тогда, когда она мне была тягостна, и я с радостью готовился принять смерть, чтобы избавиться от мук земных. Этот вечер самый счастливый в моей жизни. Разреши мне остаться при тебе. Буду служить тебе, самому достойному господину, выполняя всю грязную работу в твоем доме.

— У меня нет рабов и нет прислуги, я не господин, а такой же человек, как все мусульмане, с тою лишь разницей, что избран предводителем войск, — пояснил имам. — Но если тебе так хочется служить у меня, останься, за свой труд будешь получать плату — один рубль серебром в три месяца. Недавно из Чечни мне прислали жеребенка. Это прекрасное животное — помесь арабского с кабардинским. Ухаживай за ним так, чтоб из него получился хороший верховой жеребец.

Обрадованный Салих опустился на колени, намереваясь поцеловать полу черкески имама.

— Встань, — приказал Шамиль, — рабские привычки выброси из своей души и веди себя как подобает мужчине. Ты же мусульманин?

— В то лето, когда в Ашильту приезжал покойный имам Гамзат-бек перед выступлением на Хунзах, меня заставили принять ислам.

— Ты добросовестно выполняешь трехкратную молитву?

— Да, только те три дня, которые провел в яме Махача, не молился.

— Ничего, аллах прощает больным и попавшим в беду, — успокоил Шамиль.

Салих был счастлив. После мучительной полуголодной жизни и повседневных побоев в доме рыжего Махача ему казалось, что он обрел рай.

Домашние, особенно дети Шамиля, души не чаяли в неутомимом Салихе. Он оказался не только отличным конюхом, но и незаменимой няней для малолетних — Джамалуддина и Гази-Магомеда. И даже полудикий непокорный жеребенок за короткое время привык к Салиху. По первому свисту парня он отделялся от табуна и, чуть пригнув гордую голову на лебединой шее, мчался во весь опор к нему. Жеребенка назвали Кегер. Вороной масти, стройный, с лоснящейся шерстью, с шелковистой гривой, он вызывал всеобщий восторг, когда, легко и красиво ступая пружинящими ногами, шел на водопой.