Евгений Панов - Зоология и моя жизнь в ней

Местом пребывания этой странной компании стали корпуса, расположенные в нетронутом лесном массиве площадью около 0.3 км 2. Воспитатели живут вместе с обезьянами круглые сутки, делят с ними трапезы, совершают совместные прогулки. Прямое общение между людьми и животными идет постоянно в обстановке, где пребывание последних в клетках сведено до абсолютного минимума. Отношение людей к обезьянам лишено и намека превосходства над ними. Как раз наоборот: этих созданий рассматривают как обладающих огромным потенциалом, возможности которого еще остается выяснить, преодолев границы своего незнания. Авторы подчеркивают, что при постановке экспериментов культура, привнесенная людьми, не довлеет над обезьянами полностью. Ученые верят в то, что в ходе повседневного общения между теми и другими возникает культура, объединяющая черты образа действий человека, с одной стороны, и бонобо, с другой Ее роль такова, что под ее влиянием меняются сами участники процесса, представители обоих видов, поскольку и у тех и у других есть желание уважать нормы поведения своих компаньонов.

Авторы статьи, вышедшей в 2005 г., уподобляют свою роль той, что выполняет этнолог, который изучает обычаи людей, принадлежащих к чуждой ему культуре, находясь внутри нее в качестве участника процесса. Севидж-Рамбо с соавторами пишут, что статья построена на «богатом этнографическом материале» и призывают других ученых присоединиться к изысканиям того же характера.

В январе 2011 г. Севидж-Рамбо организовала симпозиум по теме «Язык человека – сознание человека», в котором приняли участие девятнадцать специалистов разного профиля (антропологи, психологи, и языковеды разных направлений) «Затравкой» для разгоревшейся там дискуссии послужил ее отчет о проделанной работе. В тексте, в частности, было сказано: «Когда человек начинает жить в составе группы обезьян и принимает участие в выращивании их потомства, появляется почва для активации различных факторов эпигенетического [320]развития детенышей… К примеру, сегодня уже известно, что у людей ожидания и вера могут воздействовать на активность генов. В тех измененных условиях, которые окружают наших бонобо, варианты онтогенетических траекторий детенышей определенно имеют тенденцию уклоняться в сторону существующих у людей. В отличие от матери-обезьяны, мать ребенка транслирует ему свои намерения лингвистически. В силу этого намерения сторон могут согласовываться. И если речь идет о детеныше обезьяны, у него возникает некая мотивация настроя на понимание транслируемого ему коммуникативного сообщения».

«Оставаясь представителями вида бонобо, – продолжает она, – Канзи и его родичи приобрели тот сорт языка, который (за вычетом тех главных компонент, которые им еще предстоит усвоить) есть язык человека в вашем и моем употреблении и понимании. Таким образом, хотя биологически они остаются обезьянами, их сознание начинает меняться под воздействием языка, что накладывает отпечаток на их мышление и оказывает эпигенетическое влияние на последующие их поколения. Эти бонобо пробуют себя в умении сделать то или это, в музыке, в креативных лингвистических упражнениях, они имеют за плечами собственное автобиографическое прошлое и думают о будущем. Сегодня они не делают всего этого с тем совершенством, которое свойственно людям, но будут пытаться сделать так, если представится возможность».

В ходе симпозиума взгляды Севидж-Рамбо и ее интерпретации поведения обезьян подверглись уничтожающей критике. Так, Т. Гивон из Института когнитивных наук (Университет штата Орегон) заявил: «Утверждение, “сорт языка, приобретенного Канзи и ему подобными, демонстрирует все главные особенности языка человека” – это результат сильного расширения понятия “язык”. Разговорчивые бонобо общаются главным образом при помощи однословного лексического пиджина [321], характерного для годовалых детей. Присутствие грамматики в нем незначительно, так же как и словаря абстрактных понятий, которые представляют собой ключевую предпосылку ее генезиса. Эти обезьяны могут отвечать на вопросы ответами декларативного характера, но их спонтанная коммуникация с людьми остается всецело манипулятивной, то есть направленной на удовлетворение собственных желаний. Точно также, хотя они могут помнить события прошлого и вообразить себе будущее, их коммуникация остается в целом в рамках происходящего здесь и сейчас, между мной и тобой, с учетом того и этого, что находится в поле зрения в данный момент» [322].

Еще резче высказалась Хейди Лин (соавтор одной из статей с участием Севидж-Рамбо). «Нет, – говорит она, – ни Канзи, ни Панбаниша (как и другие обезьяны, обучаемые языку) не могли бы участвовать в этом форуме. Эти обезьяны не в состоянии использовать язык даже в той степени, как это делают дети в возрасте двух с половиной лет. А ведь именно эта стадия в развитии языка ребенка обычно приводится для сравнения с лингвистическими успехами бонобо.

Разумеется, к этому не способны ни собака, ни дельфин, ни золотая рыбка. Ясно, что бонобо не эквивалентен этим животным в своих лингвистических способностях, но, строго говоря, никто из них не “обладает языком”».

Этим вопросам посвящены первые две главы моей книги, о которой идет речь. Изучение коммуникации у животных охватывает период длительностью около 80 лет. Основы этого направления исследований были заложены в момент становления так называемой классической этологии, ядром которой следует считать этологическую теорию инстинкта Конрада Лоренца. На протяжении последующих десятилетий взгляды на сущность коммуникации у животных не раз претерпевали значительные изменения, обязанные приверженностью той или иной группы исследователей к неодинаковым познавательным и методологическим установкам. Характер последних, в свою очередь, определялся общим научным климатом сменяющих друг друга этапов в развитии биологии и других так или иначе связанных с ней дисциплин.

С моей точки зрения, ход событий удобно подразделить на следующие три основных этапа. 1. Нащупывание пути (описания качественного характера); 2. Интенсивные эмпирические исследования количественного характера; 3. Отвлеченное теоретизирование, потеря реальных ориентиров. О переходе от этапа 1 к этапу 2 многое было сказано мной в книге «механизмы коммуникации у птиц», вышедшей 34 года назад. В той, о которой идет речь сейчас, наиболее важной, на мой взгляд, является обсуждение сути современного состояния представлений о сигнальном поведении животных на этапе 3.

Я вижу основную тенденцию происходящего в последние пять десятилетий в утрате интереса к тому, что реально происходит в природе. Начало этому было положено интервенцией в область поведенческих наук кабинетных теоретиков, стоявших на позициях генетического редукционизма. На протяжении 1970-х гг. литература по проблемам поведения животных оказалась наводненной надуманными схемами алгебраического характера (альтруизм, реципрокный альтруизм, итоговая приспособленность, отбор родичей и многое другое) и моделями (типа «стабильной эволюционной стратегии») [323], которые, с точки зрения мыслящего натуралиста, невозможно, при всем желании, сопоставить с чем-либо, реально происходящим в природе.