Евгений Панов - Зоология и моя жизнь в ней

Крупный философ науки Пол Фейерабенд писал следующее о подобных «теориях», которые быстро завоевывают всеобщее внимание и доверие: факт подобного успеха «…ни в какой мере нельзя рассматривать как знак ее истинности или соответствия происходящему в природе… Возникает подозрение, что подобный, не внушающий доверия, успех превратит теорию в жесткую идеологию вскоре после того, как эти идеи распространятся за пределы их начальных положений» [328].

Другой выдающийся философ и методолог, Карл Поппер утверждает: «Нетрудно получить подтверждение почти любой теории, если есть намерение подтвердить ее . Подтверждения должны считаться таковыми только в том случае, если они получены из предсказаний, которые неочевидны, то есть не предусмотрены данной теорией… Теория, которую не удается опровергнуть какими-либо аргументами, не может рассматриваться как научная. Неопровержимость теории есть не достоинство теории (как часто думают), но наоборот… Некоторые теории, которые реально поддаются тестированию, оказываются ложными. При этом часть ее приверженцев продолжает поддерживать теорию…». И далее: «Каждый истинный тест для проверки теории – это попытка отвергнуть (фальсифицировать) ее» (курсив мой. – Е.П .) [329].

К сожалению, то, что мы видим в действительности, мало соответствует этой последней рекомендации. Как раз наоборот, после появления каждой сенсационного гипотезы целая армия исследователей направляет все свои усилия на то, чтобы подтвердить ее во что бы то ни стало.

В той моей книге, о которой речь пойдет сейчас, я попытался обобщить сведения, полученные учеными, которые не склонны «ставить телегу впереди лошади». Они не падки на быстрый сенсационный успех, но пытаются познать истину, изучая то, что природа реально предоставляет вниманию любознательного натуралиста [330].

Как книга возникла

В отличие от других моих книг, ее появление стало во многом результатом случайного стечения обстоятельств. Не то, чтобы мне не хотелось написать развернутый текст об эволюции коммуникации. Нет, много лет назад такая мысль приходила мне в голову. Я собирался существенно расширить содержание брошюры «Сигнализация и язык животных», вышедшей в свет в далеком 1970 г. Но потом на это не хватало времени, поскольку я был всецело поглощен полевыми работами и обработкой материалов, полученных во время многочисленных экспедиций.

И вот, сорок лет спустя, раздается телефонный звонок. А. Д. Кошелев говорит: «Евгений Николаевич, есть возможность получить грант на издание книги. У Вас есть примерно полгода. Если нет готового текста, срочно пишите!». Сначала я отнесся к этому предложению с большим скепсисом: «Что я смогу сделать путного за несколько месяцев». Но потом вспомнил о том, что есть некий задел, а именно, упомянутая выше брошюра. От меня требовалось написать простенькую, небольшую популярную книжку, и я решил попробовать, смогу ли реанимировать этот опубликованный текст, слегка расширив его.

Приступив к этой работе, я испытал для начала довольно неприятные эмоции. Сказанное в брошюре мне очень не понравилось. Я всячески упрекал себя в том, что оказался тогда в русле мейнстрима, основанного на упрощенных суждениях о «полезности» тех или иных форм поведения. Удручало и то, что меня угораздило вынести в ее заголовок это нелепое словосочетание «Язык животных», бывшее тогда на слуху. Я пытался оправдать себя тем, что сами факты были изложены правильно. «Но, – думал я, – насколько надо было быть наивным и доверчивым, чтобы следовать их адаптационистским трактовкам, предлагавшимся исследователями, из работ которых я почерпнул эти сведения!» Я даже вспомнил разговор с С. П. Наумовым, который еще в 1963 г. упрекнул меня и А. А. Назаренко: «Неужели вы верите во все это?» (см. в главе 1).

Но нет худа без добра. Теперь я мог исправить все эти заблуждения молодости. Работая над первой главой книги, я полностью переписал заново текст брошюры. А дальше решил построить изложение следующим образом. Рассмотреть последовательно, как изменялись в ходе эволюции животного мира сигнальные средства разных модальностей: химической, основанной на генерации и приеме обонятельных стимулов, тактильной, оптической и звуковой.

Каждой из них я отвел отдельную главу, в некоторых случаях две, если речь шла о столь удаленных друг от друга организмах, как, скажем, насекомые и позвоночные.

Для этого мне пришлось с головой уйти в литературу, где в деталях рассматриваются морфологические структуры, ответственные как за генерацию всего того, что принято именовать коммуникативными сигналами, так, соответственно, и за их прием участниками процессов общения.

Сигнализация как фрагмент синдрома, уникального для каждого вида

Тот внушительный массив сведений, который мне пришлось освоить во время работы над книгой, заставил переосмыслить многое и добавил новый пласт к моей концепции коммуникации у животных, существенно укрепив ее. Особенно ценными оказались материалы по беспозвоночным, поведению которых в работе отведено немало места. Дело в том, что в этих группах животных, таких, например, как ракообразные, паукообразные и насекомые, гораздо четче, чем у позвоночных, прослеживается неразрывное единство всей биологической конституции вида и механики его сигнального поведения.

Или, иными словами, эти существа демонстрируют вдумчивому исследователю, что сигнализация есть лишь своего рода «довесок» к всему морфологическому устройству животного. Будучи вырвана из общего контекста, эта субстанция неизбежно утрачивает свой глубинный биологический смысл. А выявляется он лишь тогда, когда мы, при изучении механизмов коммуникации, принимаем во внимание, помимо строения тела у тех или иных видов, способы освоения ими среды обитания, тип размножения, способы выращивания потомства, роль доминирующих органов чувств и особенности психики. Иными словами, попытки изучать эволюцию неких «сигналов» в отрыве от всей этой целостности – путь заведомо ложный, ведущий в тупик.

Эти идеи стали центральным стержнем книги, и мне удалось утвердиться в них, когда затем был проанализирован обширный, доступный мне материал по животным совершенно иного биологического облика, каковыми являются рыбы и бесхвостые амфибии. Сам принцип, к которому я пришел в итоге, проиллюстрирован в тексте на множестве примеров. Каждый из них подводит почву под мою давнюю идею, согласно которой все без исключения характеристики вида сочетаются между собой по системному принципу, а сам этот комплекс тесно взаимосвязанных свойств может быть назван уникальным синдромом , специфичным для каждого вида. Об этом было подробно сказано в главе 4, где речь шла о своеобразии социального поведения чайки черноголового хохотуна. А в книге «Парадокс непрерывности», обсуждая различия в сигнальных системах шимпанзе и бонобо, я писал: «…сигнализация и коммуникация – это лишь одна из сторон социального поведения, неотделимая от него в той же степени, в какой кожица, одевающая плод, неотделима от его мякоти, или глазурь – от самого керамического изделия».