Евгений Панов - Зоология и моя жизнь в ней

Я взял с собой трех птенцов этого редкого вида. Когда в Москве они сменили птенцовый наряд на первый зимний, оказалось что один из новых питомцев – самец. Вскоре он начал петь, так что я смог проследить весь процесс преобразований ювенильных звуков в вокализацию взрослой птицы. Позже я подарил этого самца Рюрику Львовичу Беме, профессору МГУ и большому любителю певчих птиц. Мой чекан прожил у него несколько лет и стал одним из украшений его коллекции, включавшей в себя несколько десятков разных видов пернатых, которых он держал у себя дома в клетках.

Из этого путешествия я привез также птенцов плешанки и пустынной каменки. Позже у меня в клетках побывали птенцы всех видов каменок, что позволило пронаблюдать процесс изменений в их поведении до того момента, когда они становились взрослыми и начинали петь. Некоторые питомцы прожили у меня по три года, и я все это время регулярно записывал на магнитофон издаваемые ими звуки. Эта часть работы сыграла неоценимую роль в моих сравнительных исследованиях этологии каменок.

Особенно я дорожил двумя юными пустынными каменками, поскольку этот вид казался мне резко отличным по поведению от всех прочих. И вот одна из них ухитрилась выбраться из клетки и вылетела в окно. Я стремглав помчался вниз по лестнице с девятого этажа, обежал нашу башню и увидел каменку, которая как ни в чем ни бывало скакала на стройных ножках у подножия каменной стены, словно это была скала в излюбленном местообитании пустынных каменок. Птица была ручной и, к моему восторгу, поймать ее удалось довольно быстро.

Горный Бадахшан

Очень много нового удалось узнать о каменках во время экспедиции в эти труднодоступные места, где получить богатый материал мне помог Борис Гуров, в то время студент Биофака МГУ. Мы вылетели из Москвы 11 мая, из Душанбе

добрались автостопом до кишлака Кала-Хусейн за два дня, с одной ночевкой в палатке, проехав около 200 километров. Но тут счастье нам изменило. Пошел сильный снег, и движение транспорта через перевал Сагирдашт прекратилось. Мы просидели в кишлаке, томясь от безделья, конец дня 14 мая и весь следующий день, а наутро решили идти через перевал своим ходом.

Пошли, минуя серпантин, который оставался слева, напрямик к гребню хребта. Расстояние на взгляд казалось вполне преодолимым: мы полагали, что оно составляло около трех километров или немногим больше. Но идти надо было вверх под моросящей смесью снега и дождя, по раскисшему снежному покрову. К тому же у каждого было по два рюкзака, общим весом не менее 40 кг на человека.

Сначала мы надели их так, чтобы один был сзади, а другой спереди. Подъем не был слишком крутым, и если бы он оказался равномерным, то да, тяжело, но терпимо. Однако вскоре выяснилось, что склон пересекают невысокие гряды, идущие поперек него примерно через каждые 50 метров. Так что каждый раз приходилось сначала подниматься на гряду, а затем спускаться в ложбину и снова карабкаться вверх. Тогда было решено идти каждому несколько десятков метров с одним рюкзаком, оставлять его на месте и возвращаться за вторым. Примерно на полпути мы решили вообще оставить по одному рюкзаку и идти к цели с весом, вдвое меньшим.

Когда, наконец, ближе к вечеру, мы все же достигли трассы, пересекающей перевал на высоте 2 000 м над уровнем моря, усталость была такая, что мне казалось непонятным, как удастся перелезть на дорогу через сугроб, оставленный грейдером по ее обочине. Как раз в тот момент, когда мы оказались на трассе, к нам подошли два молодых солдатика, служивших, как сразу выяснилось, на какой-то высокогорной станции некоего специального назначения. Они пригласили нас идти с ними в казарму, но мы объяснили, что нам нужно еще спуститься и поднять наверх два оставленных там рюкзака. Один из солдат взялся за лямки моего рюкзака, чтобы отнести его в казарму, и покачнулся. Борис сказал: «Что, берешь в руки – имеешь вещь!».

Прежде чем ребята унесли оба рюкзака, показав рукой направление к станции, я вынул из карманов моего рюкзака солдатский котелок и кружку. Дальше произошло удивительное. Мы чуть ли не бегом спустились по своим следам вниз. Вскипятив чай на костерке из сырых стеблей ферулы [63], издававших при горении весьма неприятный запах, мы подхватили рюкзаки и, как казалось, без всякого труда снова поднялись к трассе.

Ночью шел сильный снег, так что утром ландшафт вокруг выглядел, как в середине зимы. Только на следующий день ярко засияло солнце, снег начал быстро таять, и мы на попутной машине спустились по серпантину крутого южного склона Дарвазского хребта в поселок Калаи-Хумб. За предыдущие пять дней мы, таким образом, преодолели 368 километров Памирского тракта. До намеченного пункта работы в районе Хорога оставалось еще около 240 километров.

В Калаи-Хумбе, разместившимся в долине, на высоте всего лишь 1 200 м над уровнем моря, стояло лето. Мы быстро нашли приют на территории машинно-тракторной станции при въезде в поселок, где нас за символическую плату поместили в пустующем вагончике. Не успели мы устроиться, как я заметил сидящего на ограде самца черной каменки. Спустя пару часов я нашел его гнездо в куче камней. Самым замечательным было то, что самец ничем не отличался от виденных мной в предгорьях Копетатдага («морфа» picata ), а самка выглядела совершенно непривычно. Все ее оперение было черноватым, что говорило о ее принадлежности к «морфе» opistholeuca . Речь идет о тех самых «черных» самцах, которые были сравнительно немногочисленными в долине реки Ширабад. Именно изучение этих птиц и было целью всей нашей поездки. Сделанная мной находка заставила нас задержаться в Калаи-Хумбе, благо уютный вагончик на отшибе нас вполне устраивал.

Мы пробыли здесь три дня, совершая экскурсии по берегам реки Хумбоб, правого притока многоводного Вахша, по которому проходила граница Таджикской ССР с Афганистаном. Помимо того, что был проведен учет местных каменок, принадлежащих к «черной расе» и найдено два их гнезда, нам удалось познакомиться с несколькими совершенно новыми для нас видами птиц. В одну из экскурсий мы нашли гнездо белоножки – маленькой черно-белой птички, живущей у горных потоков и питающейся водными беспозвоночными. Гнездо, содержавшее трех птенцов, было выстроено под небольшим водопадом, так что родители, кормившие птенцов, пролетали к ним прямо через низвергающийся сверху поток воды [64].

Далее путь лежал в высокогорья западного Памира, где интересовавшая меня разновидность черных каменок должна была, судя по известным мне литературным источникам, быть наиболее многочисленной. О том, почему в то время все это настолько меня интересовало, я расскажу ниже, в главе 6.

Промежуточным пунктом следования был город Хорог, где нам, естественно, делать было нечего. Оттуда мы, опять же на попутных машинах, направились на восток, по долине реки Гунт, в поисках места для полевого лагеря. Задача оказалась непростой, поскольку река протекает между хребтами Рушанским и Шугнанским, по тесному ущелью с крутыми склонами, где даже самые узкие террасы на склонах были заняты посевами зерновых культур. Земли, пригодные для сельского хозяйства, здесь явно находились в дефиците.