Стефан Хермлин - Вечерний свет

Я живо представил себе эту картину: вот он стоит на палубе судна «Мариетта Паша», а внизу, на набережной Хайфы, высокомерные и светловолосые офицеры полиции в синих мундирах прохаживаются со скучающим видом, дожидаясь отплытия корабля. За пакгаузами порта в вечернем воздухе звенит и грохочет авеню короля Георга, и в лучах заходящего солнца пламенеют окна французского монастыря на горе Кармел.

Млотек опять засмеялся и покачал головой:

— Представь себе, наши сумели достать мне кубинскую визу — не знаю уж, какими путями. Конечно, на Кубу никто и не собирался, но с французской транзитной визой можно было остаться во Франции, в те времена это не представляло особых трудностей.

Я был весь поглощен этим зрелищем: вот корабль медленно выходит из гавани, а Млотек стоит у борта с билетом третьего класса в кармане в толпе арабов-эмигрантов и солдат Иностранного легиона из Сирии; этот корабль, в трюмах которого вповалку спят пассажиры четвертого класса, задыхаясь в спертом зловонном воздухе, в сущности, ведь не что иное, как исполнитель зловещего и анонимного приказа, по которому людей, некогда вплавь добравшихся до этого берега, теперь отправляли сквозь годы и расстояния под дула эсэсовских автоматов в Варшаву.

— Млотек, мне страшно, — вдруг вырвалось у меня.

Он улыбнулся и похлопал меня по плечу; но в его глазах стояла печаль, которая не растаяла с первым светом занимавшегося дня.

— Это скоро пройдет, — сказал он.

Потом, помолчав, вновь заговорил:

— Конечно, иногда становится страшно. И знаешь почему? Как подумаешь, сколько люди страдали… Столетия, тысячелетия сплошных страданий, мук, бедствий… Я имею в виду не только великие, чуть было не сказал — эпохальные бедствия… Страдания начинаются с того, что женщинам приходится в четыре часа утра разводить огонь в очаге. Иногда не хватает сил вынести все это.

«Вот именно, — подумал я, — именно в этом все дело. Нам надо торопиться, слишком многое зависит от нас. Быстрее, быстрее, быстрее. Вот что имеет в виду Млотек: наше пособничество смерти, все эти большие и малые насилия над собой, даже страх, внушаемый с детства, и эту безропотную покорность, передаваемую из поколения в поколение».

— Но все это вздор, — перебил мои мысли Млотек и рассеянно взглянул через выбитое окно на развалины, обрамляющие площадь. — Через несколько лет все будут твердить в один голос, что именно благодаря нам человечество сделало шаг вперед по пути прогресса и что они давно были в этом убеждены.

— Как мне хочется, чтобы твои слова сбылись, — отозвался я.

Он весело сверкнул на меня глазами:

— Жаль, что не могу тебе сказать: вот увидишь, кто из нас прав.

День уже наступил. Мы вслушались в шум, доносившийся снаружи, с площади, где ветер хозяйничал вовсю, гоняя тучи кирпичной пыли и обуглившиеся бумаги, — ветер, отдохнувший за ночь и набравшийся сил и новостей на просторах равнины. За морем крыш, над которым клубился дым пожаров и взрывов, ожила немецкая артиллерия. На площади взметнулись разрывы первых мин.

Млотек сказал, кивнув в ту сторону:

— Стремясь уничтожить нас, враг неизбежно вызовет к жизни те силы, от которых сам и погибнет.

И он отвернулся, желая на этом закончить наш разговор.

Но у меня опять вырвалось:

— Но ведь так хочется жить, Млотек!

Он снова повернулся ко мне:

— Ты прав. Было бы здорово, если бы удалось увидеть своими глазами то, за что мы всегда умели умирать.

Сверху, с разверзшихся разом небес, раздался пронзительный звук, похожий на звон натянутой струны. «Юнкерсы» один за другим срывались в такое крутое пике, словно собирались воткнуться носом в крыши. Млотек насмешливо скривил губы:

— Для хороших людей им ничего не жалко!

Я заметил, что Франку, стоявшую бок о бок со мной, затрясло как в лихорадке.

Кто-то крикнул с верхнего этажа: «Горим!» Послышался торопливый топот ног по лестнице. Помещение сразу заполнилось дымом, дом запылал беззвучно и одновременно со всех концов, как будто все это время был до краев наполнен огнем. А из подвалов загремело радио, передававшее сообщения штабной походной радиостанции немцев: «В результате операции обнаружено и задержано шестьсот евреев и бандитов. Сорок восемь бункеров взорвано. Штурмовые группы закончат прочесывание местности к шестнадцати часам. Повторяю…»

Выстрелы затрещали где-то совсем недалеко от площади.

— Перейдем в дом напротив, — спокойно сказал Млотек.

Одна из боевых групп еще держалась в верхнем этаже здания на той стороне площади. Лестницу командир группы накануне приказал взорвать, и теперь попасть туда можно было лишь в люльке на канате с подъемным блоком.

Сперва мы отправили наверх наши бутылки с зажигательной смесью. Затем стали по очереди подниматься сами. Я был предпоследним и, взглянув вниз, увидел, что Млотек стоит, прислонившись к разрушенному фонарному столбу. Он отмахнулся от моего взгляда дулом автомата, и я догадался по движениям его губ, что он сказал: «Иду, иду!»

Выстрелы зазвучали вдруг совсем рядом. Поднимаясь в люльке, я увидел в просвете между ногами, что Млотек открыл огонь и, пригибаясь, побежал прочь от дома. Меня втянули внутрь, и я бросился к окну, чтобы, укрывшись за простенком, следить глазами за Млотеком. Он вернулся в горящий дом и сперва исчез из виду в клубах дыма, а потом вновь появился в одном из окон второго этажа. Вероятно, хотел отвлечь внимание немцев от нас. Он был от меня так близко и так недосягаемо далеко, я отчетливо видел, как он, не торопясь, прицельно бил из автомата куда-то вниз, наискосок от себя. Потом он опять исчез и вновь вынырнул из дыма. Его лицо почернело от копоти, ни волос, ни бровей уже не было видно, он целиком был поглощен тем, что происходило на улице, словно начисто забыл о нас, словно мы были лишь давно прожитым эпизодом в его жизни. Внезапно дым рассеялся, и весь дом запылал спокойно и беззвучно, как сплошной гигантский костер.

Млотек еще раз появился, на этот раз без автомата — вероятно, потерял или просто бросил. Он стоял пригнувшись на коньке крыши между двумя укрепленными там флагами, бело-голубым и бело-красным, и под градом искр и пуль как-то странно разводил руками, словно старался поймать полотнище, развевавшееся на ветру. Казалось, он простоял там целую вечность, а на самом деле — лишь несколько секунд; и вот уже флагов и в помине нет, их в ту же минуту слизнул огонь, да и Млотеку уже не до них. Теперь он хватал обеими руками языки пламени, словно собираясь запахнуться в них, как в плащ.

Можно ли рассказать о том, что произошло после? Здесь течение времени и событий подчиняется, вероятно, другим законам, чем в вашем мире. Происходящее, видимо, уже утратило внутреннюю связь: все распадается на отдельные разрозненные эпизоды. Постепенно мы с Франкой потеряли из виду остальных — кого засыпало рухнувшим зданием, кто спрятался в канализационном люке. И лишь мы с ней остались — как две песчинки в пустыне, самовозгорающейся от собственной пустоты. Как два муравья в развороченном муравейнике, мы снуем вслепую, шарахаясь от чудовищных взрывов, перепахивающих мертвую землю.