Ольга Книппер-Чехова - О.Л. Книппер – М.П. Чехова. Переписка. Том 1: 1899–1927

Нет никаких известий из Москвы и Петрограда, и это очень волнует. Знаем только, что «большевики» осрамились и провалились, но что дальше, для нас не ясно. Ни газет, ни писем. Заседания всех партий ежедневно, пока всё спокойно. Отрезаны мы от мира!

Сейчас я посмотрела на себя в зеркало – краше в гроб кладут!.. Оля, если бы ты знала, сколько из меня мокроты выходит!.. Прости за такую прозу. Пиши мне, пожалуйста, и попроси присылать репертуар. Во все время болезни я почему-то думаю о Влад. Иван. Немировиче-Данченко. Зачем я не повидалась с ним в Москве? Впрочем, это было так недоступно!

Меня беспокоит здоровье Володи Чехова, ничего не пишут.

Устала я, будь здорова, целую крепко и нежно. Маша .

Значит, и мне теперь придется заботиться о своих легких, жаль!

Год по содержанию.

2 ноября 1917 г. [Москва – Ялта]

Маша, если бы я могла тебе дать почувствовать, что мы сейчас переживаем! Пойдет уже седьмой день жуткой неизвестности… Гремят орудия, пулеметы, летят шрапнели, свистят пули, разбивают дома, городскую думу, Кремль, разбили лошадей на Б. театре…

Что-то страшное творится… Свой на своего полез, озверелые, ничего не понимающие… Откуда же спасение придет!! Наши герои юнкера, молодежь, офицеры, студенты – вся эта горсточка бьется седьмой день против дикой массы большевиков, кот. не щадят никого и ничего и жаждут только власти…

Телефоны не работают. Мы не знаем, что с нашими близкими, и они о нас ничего не знают… Провизия кончается, грозит форменная голодовка… Хлеба не имеем уже 5 дней.

Сейчас пришел Лева, не спавший две ночи и сидевший все под пулями. Он приехал на два дня из Орла, где он служит в конной артиллерии, и, конечно, не утерпел и пошел в дело. Вначале он хоть был конным, а сейчас сидят в переулках и выбивают большевиков… Не раздевался, не мылся все эти дни. Ада у меня, и жизнь свелась к ожиданию Левы – придет или не придет. Забегал каждый день, чтоб поесть. Родители, верно, с ума сходят, ничего не знают о нем. Сейчас вымылся и лег у меня в спальной. Я все эти дни сплю на диване в Адиной комнате, а она на постели, тут же едим и живем. В передних комнатах жутко – в наши две квартиры уже попали пули – и потом холод там! Здесь хоть от самовара нагреешься. Жутко смотреть на вымерший бульвар, только галки как полоумные носятся, вспугнутые выстрелами, да ходят патрули юнкерские и высматривают большевиков, кот. пуляют с крыш.

Сейчас один офицер из нашего дома пошел на Кисловку и я умолила его занести письмецо к матери и узнать, жива ли она. Все квартиранты дежурят с револьверами и день и ночь в подъездах. И ворота и двери заперты, и не освещается парадное. Дежурят и во дворе. Пожары. А главное – неизвестность. Идет ли подмога. Говорят, железнодор. союз не пускает казаков в Москву. Никто ничего не знает. Полная анархия, и чем это кончится – никто не знает.

Пока был телефон, все еще была какая-то жизнь, а сейчас, как в тюрьме сидишь… Ничем невозможно заниматься, раскладываю пасьянсы да рассматриваю «Старые годы», журналы. Прислал английские журналы один наш квартирант. Сижу и жду возвращения офицера с Кисловки. Вчера разорвалась шрапнель над нашим домом – какой это был треск! И сейчас погромыхивают орудия, а винтовки и револьверы не замолкают – привыкли уже.

7 ноября 1917 г. На другой день, что я тебе писала, – утром подхожу к окнам, осторожно раздвигаю занавеску и к удивлению вижу, что по бульвару спешат люди, бегут дети, собаки, слышен гул города, от кот. мы отвыкли за эти дни, и слышу, как Даша докладывает с похоронной физиономией, что большевики осилили и что кончилась бойня… Лева не мог поверить и тут же сел играть Траурный марш Шопена… Поспешили одеться и пошли узнавать, живы ли наши все. Отвели со страхом Леву домой. Можешь себе представить свидание с родителями, кот. ничего о нем не знали… Лева бедный потом разрыдался у себя в комнате – он ведь в таком напряжении провел все эти дни, убивал ведь людей…

Поварская в ужасном виде, шли по сплошному битому стеклу – обо всем прочтешь в газетах… Затем встретили по дороге на Кисловку мать и Володю с женой – узнали, что они живы – у всех лица, точно из могил встали, как и вообще у всех встречных. Гольденвейзеры желты и худы – и запуганы, сидели в подвале столько суток. Затем прошли в Газетный к Оле. Все дома пробиты, все в дырьях, все выбиты, запах газа – разрушения ужасные. Нас еле пропустили во двор. Миша даже поправился. Он с Олей дежурил во дворе и с револьвером, представь!

Камергерский не тронут. В театре видела Немировича, Кореневу, Муратову, Берсенева… делились всем пережитым. На Страстной стояли еще пушки, мимо Никитских ворот не пускали – еще трупы не были убраны, но издали что-то страшное, дымящееся, разрушенное… Сегодня видела разбитый Метрополь. Малый театр разграблен внутри и загажен, вытащены костюмы, обувь, даже пуховки – жутко. Не могу даже сказать, с какими чувствами смотрела на все… [1386]. Ужасна картина умирающего города, умирающей жизни. Ничего не знаем, что делается на всем свете… Слухи, слухи… Устаешь от них. Хочется сидеть в уединении и ждать, куда поведет Судьба – настолько большой момент жизни настал…

В театре заседают, говорят, говорят… Вчера решили играть, сегодня решили не играть [1387]. Главное, молодежь за то, чтобы не играть. У Зимина тоже бунтуют, не хотят играть под этой фирмой [1388]… Смятение везде. Из Москвы выезжают… Ждут чего-то страшного 12-го [1389]… Вокруг Москвы роют окопы… никто ничего не знает, боятся резни… Чеховых не видела [1390].

14 ноября. Не знаю, почему не отсылала тебе все написанное, милая Маша. Вчера получила наконец от тебя письмо, и какое!!! Как же раньше никто не написал, ни ты, ни Поля, что ты захворала?! Как трудно будет ждать теперь известий о тебе. Надеюсь, ты поправляешься.

Сегодня наконец была у Чеховых, завтра Иван придет с заседаний пообедать ко мне. С. Вл. похудела, по-видимому, сильно взвинчена всем происходящим.

Все утомлены и работой и всем, что пришлось пережить. Володя на вид стал гораздо лучше, оброс бородой, похож на старинного студента. Была днем, т. к. вечером не выхожу, и все казалось, что им надо что-то делать по хозяйству – Аннушка в деревне, Ив. П. чистил лампы.

Театр пока мертв. Каждый день сходимся, говорим о судьбе театра и чего-то выжидаем. Малый и Большой идут с нами, заседают с нами, очень держатся за нас…

Видела похороны большевиков, отвратное впечатление от этих красных гробов, точно вымазанных кровью…

Вчера видела только колоссальную толпу, сплошь интеллигенция, когда отпевали молодежь у Б. Вознесения, около еще дымящихся руин Никитских ворот, и сплошная толпа по Тверскому бульвару до Страстного. Очевидцы говорят, что впечатление невыносимо сильное, глубокое от этих простых похорон, без красных стягов, лент и бутафории…