Никита Михалков - Мои дневники

Он стоит впереди, посредине дороги. Едва успевают затормозить. Он говорит им, что ждет их завтра тогда-то и там-то.

Длинный кадр так и остается просто длинным кадром, если в нем нет упругости. Для движения на общем плане нужна чувственная необходимость. Необходим точный отбор в этом движении. Необходимо напряжение. Это касается и камеры, и внутрикадрового монтажа. Только ЭТО и обязательно!

Болото болезни с кочками надежды. Чем чаще попадаются кочки, тем быстрее кончается болезнь.

История для кино: поединок больного с врачом.

Или просто подробная история одного выздоровления. Когда общеизвестные «ценности жизни» постепенно сужаются до невосстановимой деформации. Когда отлетает все: самоутверждение, гордыня, желание кем-то казаться, хорошо выглядеть… – все это исчезает, и приходят ценности, о которых не догадываешься, пока здоров.

Замечательное движение к простоте и обнажению.

Под каждой маленькой правдой о самих себе, в которой мы себе признаемся, кроется море лжи новой – той лжи, которой мы оправдываем для себя эту всплывшую вдруг правду. «Да, это правда про меня, но раз я это сам понимаю, значит я не такой уж плохой. Вот смотрите, я и то сделал такому-то, и там был на высоте…» И так бесконечно, пока не залечится это сосущее ощущение неприятной обнаженности правды собственного несовершенства.

Как жутко! В жизни поразительно все рядом, и в самом человеке тоже. Все в одной горсти.

Либо пристальный взгляд и анализ через статическое внедрение и постижение, либо беглость щедрейшая. Возможность пропускать мимоходом то, что уж обязательно бы (при ином методе) обсасывалось досконально. Но и тут, и там заинтересованность и конкретность. Самое же главное – отсутствие «общих мест», принятого халтурщиками «вообще».

«Концерт по заявкам» – забавная вещь. Кто-то кому-то заказывает пьесу Бетховена «К Элизе». Между этим заказом и его исполнением бог знает сколько времени проходит. И вот играют эту самую «К Элизе», а тот, кому заказывали, уже может быть где угодно: в очереди давиться или му…к му…ком сидеть в пивной – глядеть, как по лужам капли лупят…

Либо пристальный взгляд и анализ через статическое внедрение и постижение, либо беглость щедрейшая.

Идет пьеса. Актеры играют что-то «политически грамотное», и вдруг один из них останавливается и говорит, что не может больше врать!.. То, что произошло в реальности со Збышеком Цибульским. Перенасыщение ложью.

Он захлебнулся от невозможности адаптироваться к этому миру, «переварить» себя в нем.

Польский актер Збигнев Цибульский

Если хочешь подчеркнуть длину куска и нагнетать напряжение через это, не прибегай к внутрикадровому монтажу с большим перепадом крупностей! Смена крупности может читаться как «чистая» склейка!

Происходит какая-то бешеная деятельность – что-то пишут, исследуют в области искусства, кино, какая-то возня самоутверждений бессмысленная, вязкая, безответственная, ни к чему не обязывающая! Ибо никто и никак за слова свои не отвечает.

К «шифрованию пустоты» в театре и кино принуждает совершенное отсутствие возможности воплотить что-то действительно истинное. То есть сделать его действительно истинным для всех!

Не ждать и не требовать результатов сиюсекундно!

Никогда не начинать делать , пока не прочувствуешь до конца (!) состояние, атмосферу! Пока не польется само, естественным языком. Иначе это е…ная «кинорежиссура», «мастерство», этому можно зайца научить!

За пересказом сюжета теряется мир! А именно он, и только он – главное!

Это ж какая чудовищная силища сидит в недрах наших талантов, что почти полный идиотизм администрирования искусства не может до конца все из нашего творчества вытравить, что-то да проклюнется!

К «шифрованию пустоты» в театре и кино принуждает совершенное отсутствие возможности воплотить что-то действительно истинное.

Все-таки основа всего – корни. То самое ощущение причастности. Без этого так может замотать по ветру, утомить, раздрызгать, что постепенно превратит жизнь в скороговорку пресных общих мест. То, что называется «как у людей».

Вот, скажем, певцы – Ротару, Готт, Лещенко… Приходя, они покоряют своей свежестью и новизной – уникальными голосами, оригинальной манерой. Постепенно же и голоса их, и манеры становятся для всех привычными, потом начинают уже надоедать потихоньку, и все, что казалось таким свежим с их приходом, становится вязким, обыденным и скучным. А они все поют, как старые птички. Повторяют отработанные жесты, улыбаются «чарующе»…

Но главное – проникновения того нет. Может быть, просто оттого, что истинное, искреннее со временем переродилось в профессионализм и заменило живое лицо? Неужели невозможно это лицо сохранить живым? Ведь Шаляпин всегда был уникален.

Видимо, тут дело не столько в сменах жанра и разноцветии, сколько в личной упругости, напряжении внутреннем духовном, в вере и искренности, в постоянном открывании чего-то для себя самого!

Сказать так, между прочим, что будешь там-то, человеку, который обязательно станет там ждать, а самому практически через 3–4 минуты забыть об этом.

«Не очень помнить» роман такого-то писателя – априори, даже не прочтя и не подумав всерьез о работе над ним…

Во всем этом есть какая-то общая «легковесность», какая-то «утиность», что ли. Словно кости у нас внутри полые, как у водоплавающей птицы.

Почти по всей «Была – не была» возникало ощущение, что чего-то не хватает – самого малого, едва, казалось бы, заметного, но того, что рождает атмосферу той подлинности и единственности, делающими все пространство картины родным, всею кровью ощутимым.

Почти везде.

(«Была – не была» – первое, рабочее название фильма «Родня». – Современный комментарий автора )

На съемках картины «Родня» (рабочее название «Была – не была»), 1981

Это ж какая чудовищная силища сидит в недрах наших талантов, что почти полный идиотизм администрирования искусства не может до конца все из нашего творчества вытравить, что-то да проклюнется!

Танька собирается в Америку. Большой пустой чемодан…

Не знала, что я смотрю, ходит по квартире с чемоданом, вертит жопой, представляет себя за границей.