Мэри Габриэл - Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

Между тем письма Маркса к Нанетт становились все более подробными и интимными. Он называл ее «моя сладкая маленькая кузина», «мой маленький дрессировщик» и «моя маленькая жестокая ведьма» (потому что она долго не отвечала). В одном длинном и подробном письме он приводит почти дословную стенограмму разговора с графиней фон Хатцфельдт, которая надеялась удержать Маркса в Берлине.

«Она: Такова, значит, благодарность за дружбу, которой мы вас удостоили — вы покинете Берлин, как только вам позволят дела?

Я: Совершенно напротив. Я продлил свое пребывание в этом городе сверх положенного срока потому, что ваша любезность приковала меня к этой Сахаре.

Она: Тогда я стану еще любезнее.

Я: Тогда мне не остается ничего другого, кроме как бежать прочь. Иначе я никогда не смогу вернуться в Лондон, куда меня зовет долг.

Она: Отличный комплимент даме: ее любезность такова, что гонит вас прочь!

Я: Вы — не Берлин. Если хотите доказать мне искренность вашей любезности — бегите со мной» [50] Русский перевод дан по: К. Маркс и Ф. Энгельс. Переписка. .

Маркс подписывает свое письмо «твой рыцарь» {40}. В ответ Нанетт назвала Маркса «Паша» и призналась, что ее привязанность к нему носит отнюдь не только философский характер {41}.

Контраст между жизнью Маркса в Берлине (если не считать его фантазий) и жизнью Женни в Лондоне не мог быть более разительным. Она пыталась содержать семью, занимая наличные деньги у друзей и закладывая вещи в ломбарде. Она описывала себя как члена «прогрессивной партии Союза в сапогах», это означало, что каждый день она проводит в городе, посещая самых разных людей в надежде сохранить семью на плаву и привести финансы в порядок.

Женни ненавидела Лассаля, но все же написала ему письмо, пока Маркс был в Берлине, и поблагодарила за дружеское расположение, которое он выказал ее «господину и повелителю» — однако умоляла не задерживать Маркса слишком надолго: «В этот момент я становлюсь собственницей и завистливой эгоисткой».

Что касается ее собственного путешествия в Берлин, на время или навсегда, то Женни отказалась от него категорически. Женни дипломатично объясняла: она обшарила все уголки своего сердца и внезапно поняла, что у нее больше нет родины. По другим ее словам, она не могла вернуться, потому что не хотела, чтобы друзья видели ее изуродованное оспой лицо. «Я до сих пор очень модного, пурпурного цвета, и вы все меня испугаетесь. Я стала совершеннейшей уродиной» {42}.

Маркс должен был разглядеть отчаяние Женни в ее письмах независимо от юмора, которым она пыталась прикрыться. Должен он был понимать и то, что пока сам он проводил время с красивыми женщинами или по крайней мере с женщинами, у которых было достаточно средств, чтобы следить за собой, — его жена в одиночестве проводила «печальные часы» перед зеркалом, думая о своем лице как о «поле боя», которое Маркс больше никогда не полюбит {43}.

И все же Маркс не выказал никакого сочувствия Женни. Он жил в Берлине уже почти месяц, редко связываясь с семьей. Возможно, их переписка напоминала ему о привычных неприятностях, ожидающих его по возвращении домой, и он не хотел думать об этом как можно дольше. Тем не менее по мере того, как проходили дни за днями, а он не получал ни ответа от властей насчет гражданства, ни внятных решений по поводу газеты, Маркс начал проявлять нетерпение и засобирался домой.

Казалось, он обиделся на Берлин. Он писал Нанетт, что никогда не оставит Англию ради Германии, а тем более Пруссии, где царит невообразимая тоска {44}. На самом деле во время короткой поездки в Эльберфельд Маркс нашел тамошнюю компанию такой скучной, что соврал своему приятелю, сказав, что у него сел голос и он не может разговаривать {45}.

Мать пригласила Маркса в Трир, и 12 апреля он посетил тех, кто остался из его семьи в Рейнланде. Свою мать он не видел 13 лет. Сейчас ей было 74, и она была больна. Маловероятно, чтобы в их отношениях появилась заметная оттепель, но она все же довольно тепло встретила блудного сына и даже разорвала долговые расписки за прошлые годы, тем самым освободив его от всех долгов в счет наследства {46}. Следующим важным пунктом назначения опять была Голландия, где Марксу надо было завершить дела с дядей, а также, как он сказал Лассалю, поухаживать за Нанетт {47}.

Он преуспел на всех фронтах. От Лиона Филипса он получил 160 фунтов {48}, убедив его в своей предприимчивости и в том, что он писатель с большими перспективами в Берлине, Вене и Нью-Йорке; что касается Нанетт, то этот огонь не угас даже после того, как Маркс выехал из Голландии домой. Маркс сел на пароход в Роттердаме 28 апреля и прибыл в Лондон 29 апреля {49}. Дома он отсутствовал с 28 февраля. Очевидно, семье он о своем возвращении заранее не сообщил, потому что Женни пишет о бурной радости, поцелуях и объятиях, обрушившихся на Маркса, когда он неожиданно возник на пороге дома на Графтон-Террас. Не ложились спать до глубокой ночи, слушая рассказы о поездке и рассматривая подарки от Лассаля. Все дамы получил элегантные плащи, которые и примеряли в гостиной, — девочки со смехом выглядывали из высоких воротников — а Женни щеголяла при полном параде, так что Тусси в восторге завопила: «Мамочка, ты как павлин!» Горячо благодаря Лассаля, Женни сказала, что ей не терпится выйти на прогулку, чтобы поразить местных обывателей {50}.

Через день после возвращения Маркса в Лондон приехал сын Лиона Филипса, Жак, — чтобы остановиться в семье {51}. Молодой Жак был адвокатом в Роттердаме и приехал якобы для того, чтобы побеседовать с Марксом о политике, но Маркс подозревал, что его визит больше связан с желанием увидеть дочерей Маркса {52}. Время было выбрано удачно — в среду, 1 мая, Женнихен исполнялось 17 лет. Праздновали бурно. Отец вернулся домой, у них были деньги, и с ними танцевал, пел и веселился симпатичный молодой человек {53}. В кои веки над семейством Маркс не сгущались тучи, и казалось, что невзгоды отступили.

Эта передышка не продлилась долго. К июню молодой человек уехал, а деньги, полученные от дяди, испарились. Знакомый стук кредиторов в дверь возобновился. К осени Маркс снова ходил по друзьям и знакомым, занимая деньги у одних и клятвенно обещая заплатить другим; однако все его махинации были проведены так поспешно и без чьих-либо консультаций, что в результате оказалось — Маркс снова обещал то, чего не мог дать.

Прося прощения у Энгельса за неудачные проекты, затеянные от его имени, Маркс закончил письмо словами: «Я хочу пожелать тебе в новом году счастья. Если этот год будет таким же, как прошедший, то я, со своей стороны, лучше пошлю его к дьяволу!» {54}