Мэри Габриэл - Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

К несчастью для Маркса, в 1862 году открылась Большая Лондонская выставка, наподобие Всемирной выставки 1851 года, привлекшая массу гостей со всей Европы {25}. Лассаль сообщил, что приедет в июле и планирует остановиться в Графтон-Террас, видимо рассчитывая на ответный пышный прием со стороны Маркса, пример которого он показал в прошлом году в Берлине {26}. Марксу не хватало денег даже на то, чтобы прокормить свою семью, не то что Лассаля, который очень любил оленину и поглощал в неимоверных количествах мороженое {27}. Но хотя Маркс не заработал за последние 7 недель ни гроша, он не мог отказать Лассалю. Свое мрачное настроение он излил в письме к Энгельсу: «Каждый день моя жена повторяет, что лучше бы им с детьми лежать в могилах — и я не могу ее обвинять за эти горькие слова… из-за тех мучений и неописуемых унижений, через которые ей приходится проходить ежедневно… Мне бесконечно жаль несчастных детей, потому что все это происходит с нами во время главной выставки сезона — их друзья веселятся, а сами они живут в постоянном страхе, что кто-то придет и увидит, в какой нищете и разрухе они живут» {28}.

Лассаль прибыл в Лондон 9 июля и сообщил, что останется на несколько недель {29}. С самого начала семья была в ужасе от вызывающей помпезности этого 37-летнего адвоката, который искренне считал себя центральной фигурой исторических событий. Мелодраматичный в каждом жесте, он говорил громким фальцетом и зачитывал прокламации, словно оракул {30}, причем так пронзительно, что Женни опасалась, как бы не потревожить соседей. Позднее она вспоминала манеру Лассаля задавать патетические вопросы ошеломленной его натиском аудитории: «Должен ли я потрясти мир в качестве египтолога — или показать себя во всей красе человеком действия, как политик, как боец или как солдат» {31}. Этого Лассалю было явно недостаточно, и потому он представлял себя еще и Дон Жуаном {32}. Женщины Маркса были потрясены. Они считали его прожорливым развратником, Приапом, маскирующимся под идеалиста {33}.

Во время своего визита Лассаль щедро тратил на себя деньги и небрежно сожалел о том, что потерял 750 фунтов на биржевой спекуляции… Однако Марксу он денег давать, кажется, не собирался — ни пенса {34}. Вместо этого он поинтересовался, не согласятся ли Маркс и Женни отправить одну из своих дочерей в Берлин в качестве компаньонки графини фон Хатцфельдт. Возмущенный Маркс писал Энгельсу: «Если бы я не был в этом ужасном положении и если бы, кстати, этот выскочка не тряс своим кошельком — меня бы все это забавляло. С тех пор как я виделся с ним в прошлом году, он окончательно свихнулся» {35}.

Выслушивая мелодекламации Лассаля несколько недель, Маркс и Женни потеряли наконец терпение и решили доставить себе хоть немного удовольствия, подшучивая над его планами и приводя его этим в ярость: «Он кричал, бушевал, бил себя в грудь — и наконец уверился в мысли, что я слишком «абстрактен», чтобы разбираться в политике» {36}. Женни писала, что Лассаль быстро съехал, как только понял, что никто не испытывает ни малейшей симпатии к его величию {37}. Однако отъезд его без драмы не обошелся. Маркс до конца пытался скрыть от нежеланного гостя истинное положение вещей. В последний день визита Лассаля в дом явился арендодатель и громко заявил, что больше не намерен давать никаких отсрочек и собирается прислать оценщика, чтобы тот выставил на продажу все имущество Марксов, если они немедленно не заплатят за квартиру. В тот же день пришли письма с требованиями уплаты налогов, а также с угрозами прекратить отпускать продукты в кредит, пока не будут выплачены все долги. Маркс подозревал, что лавочники разнюхали о визите хозяина и решили присоединиться к нему. Его положение перестало быть тайной, и Маркс наконец-то обрисовал его во всех унизительных подробностях. Лассаль посочувствовал, но сообщил, что поиздержался и потому может предложить только 15 фунтов, в январе. Тем временем Маркс воспользовался именем Лассаля в качестве страховки, чтобы получить деньги в долг у других знакомых {38}.

Энгельс искренне сочувствовал своему другу, когда Маркс рассказал эту историю; его собственное положение тоже ухудшалось день ото дня, хотя внимательный взгляд на его ежеквартальные расходы доказывает, что сапоги, по крайней мере, ему закладывать не приходилось. Энгельс сетовал, что ему нужно заплатить 15 фунтов за конюшню для его лошади, 25 фунтов — портному, сапожнику, за рубашки и сигары. Однако самой расходной его статьей оставался Маркс: Энгельс либо высылал ему деньги, либо оплачивал его счета — на сумму в 60 фунтов {39}. Он и сейчас уверил Маркса, что не оставит его в беде.

«Думаю, мы должны помогать друг другу, как только возможно, причем совершенно неважно, кто из нас в какой момент является просителем, а кто — дарителем. Все это может измениться в один момент» {40}.

Энгельс предложил Марксу устроить своего рода «финансовый переворот» — либо получив деньги от своей родни, либо дописав свою книгу, которая, по оценкам Энгельса, могла принести Марксу до 70 фунтов {41}. В то же самое время Энгельс попал в крайне неприятную ситуацию — чтобы достать для Маркса дополнительно 60 фунтов, он использовал имя Лассаля в качестве поручителя за кредит {42}. Эта сделка привела Лассаля в ярость; он либо забыл свое прощальное предложение Марксу, либо Маркс намеренно истолковал его в свою пользу. В любом случае сделка была завершена, и ни Маркса, ни Энгельса не волновало, как чувствует себя при этом Лассаль {43}. С помощью этих денег Маркс заплатил самые срочные долги и в конце августа отправил семью в Рамсгейт. Маркса очень тревожило состояние здоровья Женнихен. Она продолжала терять вес, постоянно кашляла, и это указывало на болезнь более серьезную, чем просто простуда {44}. Маркс писал Энгельсу: «Она — самый совершенный и одаренный ребенок в мире, но здесь она вдвойне несчастна. Прежде всего, по физическим причинам. Во-вторых — из-за наших денежных проблем» {45}.

Пока семья была далеко, Маркс снова отправился в Голландию, но неудачно — Лион Филипс сам уехал в путешествие. Маркс бросился в Трир, чтобы повидаться с матерью. Она, как обычно, помочь не пожелала, и он вернулся еще беднее, чем уезжал, хотя и утешился отчасти свиданием с Нанетт {46}. С ее помощью он мог представить себя таким, каким его видела она: элегантным философом и писателем… вместо затравленного, нищего главы большого семейства, которое он не в состоянии содержать.

Маркс описывал свое состояние как «сидение на пороховой бочке», и когда он вернулся в Лондон в сентябре, то предпринял шаг, на который никогда раньше не решался: пошел устраиваться на работу. Энгельсу Маркс сообщил, что в начале 1863 года начнет работать в офисе железнодорожной компании {47}. Теперь «просителями» были они оба. Желанное окончание войны в США все откладывалось. Сражения, усеявшие американские поля мертвыми и умирающими, чуть не уничтожили и английскую текстильную промышленность. Энгельс сообщал, что к осени 1862 года цены на хлопок выросли в 5 раз. Привыкнув к изобилию дешевого сырья, текстильщики не желали платить за него такие непомерные цены, и поток клиентов резко иссяк {48}. К ноябрю Энгельс объявил, что он «совершенно сломлен» {49}.