Мэри Габриэл - Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

Траурные настроения в конце 1861 года царили не только в доме Маркса. Черным крепом были затянуты витрины всех магазинов, траурные банты украшали латунные ручки дверей на Риджент-стрит, Оксфорд-стрит, в каждом торговом центре Лондона и в каждой деревне. В декабре умер принц Альберт, и Англия погрузилась в траур {2}. В Лондоне Рождество прошло без всяких увеселений, и один викторианский писатель говорил, что праздник был похож на тризну {3}. Англичане не только скорбели по Альберту — но и тревожились за Викторию: королева совсем отошла от общественной жизни. После яркого, просвещенного и блистательного периода английский трон казался опустевшим {4}.

В то же время распространяются новые опасения — что страна может вступить в войну с Америкой. Два представителя Конфедерации, направлявшихся в Европу, чтобы добиться признания Юга, были захвачены войсками Союза на борту британского почтового судна «Трент», поскольку английские морские законы запрещали перевозить во время войны представителей воюющих сторон {5}.

Лондонские мальчишки-газетчики выкрикивали заголовки газет: «Мы должны бомбардировать Нью-Йорк!» {6} — а члены правительства спорили, чем считать происшествие, которое многие уже обозвали «актом насилия против суверенного английского судна со стороны США».

Несмотря на то, что Англия осуждала рабство, влиятельные коммерсанты опасались, что из-за отмены рабства прекратятся поставки дешевого хлопка {7}. Критики обвиняли правительство в использовании эпизода с «Трентом» в качестве повода ввязаться в военный конфликт против Севера и тем самым спасти хлопковую олигархию на Юге {8}. Английские рабочие поддерживали Север (считая, что Союз символизирует победу демократии и таких же трудящихся, как они сами). Появились опасения, что вступление Британии в войну разорвет саму ткань английского общества, поскольку те, кого призовут на военную службу, как раз активнее всего выступают против войны {9}.

На следующий день после Рождества дело «Трента» закончилось. Соединенные Штаты пошли на попятный и согласились на освобождение южан, но не потому, что их содержание под стражей было незаконно, а потому, что капитан, производивший арест, нарушил надлежащие процедуры {10}. Новость об этом достигла Лондона только 8 января, но, достигнув, быстро распространилась. Газеты работали сверхурочно, выдавая по три вечерних выпуска. В сильный мороз люди толпились возле газетных ларьков и редакций газет, чтобы прочитать новости, как только они появлялись, — иногда на вывешенном листке еще не успевала просохнуть типографская краска {11}.

Маркс и Энгельс следили за событиями на полях сражений и обсуждали их так, словно сидели в Вашингтоне, прислушиваясь к артиллерийским залпам на Потомаке. Многие из немецких иммигрантов, переехавших в Америку присоединялись к воюющим сторонам. Вейдемейер был в армии Союза, их давний враг Виллих — тоже, а вот младший брат Женни Эдгар присоединился к конфедератам {12}.

Маркс считал рабство самой низменной формой капиталистической эксплуатации, и они с Энгельсом видели в его отмене важный шаг на пути к мировой революции {13}. Но в то же время эта война непосредственно влияла на их жизнь. Цены на хлопок выросли, в результате чего прибыль фирмы Энгельса неуклонно снижалась. Гонорары Маркса в «Трибьюн» сократились сначала вдвое, потом на две трети, все из-за войны {14}. Наконец, в марте «Трибьюн» присылает Марксу уведомление, что услуги лондонского корреспондента газете больше не нужны {15}.

Финансовое положение семьи Маркс так давно было тяжелым, что кризисом они это больше не считали: падение в финансовую пропасть было для них образом жизни. Маркс научился зарабатывать, занимать и перезанимать, отдавать долги и перемешивать их таким образом, что семья год за годом держалась на плаву. 12 лет постоянных обращений к Энгельсу за помощью циник назвал бы профессиональным попрошайничеством, но это было не так, прежде всего — из-за отношения Энгельса. Он считал заработанные им деньги… общими. Другими словами — такими же его, как и любого другого члена партии, который в них нуждался. Энгельс искренне считал, что Маркс эти деньги заработал, потому что писал важнейшую для их дальнейшей борьбы книгу. Если работа откладывалась или прекращалась — как, например, из-за войны в Америке, — Энгельс чувствовал разочарование, как и Маркс, но это не было основанием для прекращения выплат.

Между тем момент для них настал наихудший. Маркс исчерпал свою последнюю возможность — к дяде он больше обратиться не мог. Он представился этому прагматичному бизнесмену успешным писателем, который испытывает лишь временные трудности с наличными.

Фабрика Энгельса в 1862 году почти не получала заказов, и ему пришлось сократить рабочий день в два раза. Посчитав, он выяснил, что если война в Америке в ближайшее время не прекратится, то к концу года доход Энгельса составит еле-еле сотню фунтов, что было бы меньше, чем он обычно отправлял Марксу и его семье. Весной он предупредил Маркса, что не сможет субсидировать его до июля {16}. Подытожил Энгельс грубо, но понятно: «Если мы с тобой не сможем открыть для себя искусство гадить золотом, то вряд ли можно будет найти альтернативу для извлечения пользы из твоих отношений с миром. Подумай об этом» {17}.

В этом году Женнихен исполнилось 18, и она выглядела далеко не цветущей юной девой; за год она очень похудела. Одной из причин этого была, конечно, бедность — но помимо этого Женнихен постигло глубокое разочарование. Она считала себя взрослой и полагала, что больше не может во всем зависеть от родителей. Для ее ровесниц и современниц это означало — найти мужа, однако замуж Женнихен не хотела. Вместо этого втайне от своих родителей она обратилась к одной американской актрисе, чтобы та давала ей уроки актерского мастерства — Женнихен мечтала о сцене {18}. Прежде чем добиться хоть каких-то успехов, Женнихен серьезно заболела {19}. Маркс, узнав о ее попытке стать актрисой, обвинил в ее плохом состоянии и опрометчивом решении «оковы и клеймо» их финансовых затруднений. Он говорил Энгельсу, что «такая собачья жизнь вряд ли стоит, чтобы вести ее дальше» {20}.

Вместо денег Энгельс послал им 8 бутылок бордо, четыре — рейнвейна 1846 года и 2 бутылки хереса. Оба друга принялись искать способ сокращения расходов и новые источники денежных средств. Энгельс окончательно перебрался к Мэри и Лиззи, чтобы сократить расходы, но квартиру в центре все равно пришлось оставить за собой, для поддержания имиджа {21}.

Маркс послал Женни за ссудой вместо себя, надеясь, что ей повезет больше. Марксы заложили все, что могли, в том числе детские вещи, а также вещи Ленхен и Марианны, вплоть до сапог и туфель {22}. В ожидании, когда на их финансовом горизонте забрезжит свет, Маркс «исчез» — чтобы спрятаться от газовой компании (обещавшей отключить газ), от учителя музыки («грубиян с отвратительными манерами»), от школьных выплат («я приложу все усилия, чтобы избавить детей от унижения»), а также от всех прочих настырных «сынов Велиала» {23}. Кредиторам Женни сообщила, что ее муж в отъезде, и она не знает, когда он вернется. Когда Маркс выходил из дома, он делал это инкогнито {24} (жаль, что в письме Энгельсу он не описал способ маскировки, который применял).