Мэри Габриэл - Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

Карл и Женни хотели, чтобы их дочери выросли уверенными в себе девушками и… англичанками, не такими богемными, какими когда-то были — да и оставались до сих пор — их родители. Теперь Женни с гордостью и облегчением смотрела, как ее дети осваиваются в мире, социализируются, знакомятся с молодыми людьми сходных политических убеждений — даже притом, что она была активно против того, чтобы ее девочки выходили за революционеров. Она признавалась Эрнестине Либкнехт, что долгое время беспокоилась, как бы «своеобразное воспитание» ее старших дочерей не привело к столкновению со сверстниками. Она прозорливо отмечала: «Девочки выросли и были воспитаны на идеях и взглядах, которые часто идут вразрез с тем обществом, где им предстоит жить… Будь они богаты, они бы еще могли обойтись без крещения, церкви и религии, однако в их положении им обеим придется идти путем долгой и трудной борьбы — и я часто думаю, что если человек не может сам быть полностью независимым от общества, он поступает неправильно, воспитывая своих детей в такой яростной оппозиции к миру».

Трудное положение девочек беспокоит Женни и вызывает у нее депрессию: «Девочки видят, что я часто бываю в плохом настроении, устаю и брюзжу, однако это не что иное, как проявление моего сожаления, что мои дочери не получают того счастья, которое заслуживают и благодаря своим внешним качествам, и благодаря натуре». {27} В письме же Фердинанду Женни еще более откровенна: она боится, что они с Марксом пожертвовали будущим своих дочерей ради революционного движения. «Все, что мы делаем для других, мы отнимаем у наших детей». {28}

Однако радость, царящая в доме на Мейтланд-Парк, а также появление молодых людей, с которыми девушки могут спокойно обсуждать политику и вести себя так же свободно, как они привыкли, наполняли радостью и сердце Женни. Особенно ей нравился Лафарг — из его брошенных вскользь замечаний Женни сделала вывод, что он принадлежит к старинному и богатому роду. Однако Лаура не спешила отвечать взаимностью — и даже, кажется, не замечала любви Поля. Вполне возможно, она просто не знала, как вести себя с этим пылким поклонником, который готов был положить к ее ногам и сердце, и душу… зная ее всего лишь месяц.

Увы, несмотря на всю свою образованность, грамотность и искушенность в политических вопросах, дочери Маркса были неопытны и наивны во всем, что касалось противоположного пола.

22-летняя Женнихен и 11-летняя Тусси после праздника отправились вместе с отцом в Маргейт, но Лаура осталась с матерью. Она писала Женнихен, что мистер Фарадей однажды вечером пришел к ней на «тет-а-тет».

«Мы оба прекрасно провели время, и я в таком же восторге от него, как, смею надеяться, и он от меня».

Тем не менее, во время этого свидания (которое по заверению Лауры нельзя было называть ухаживанием) в комнату неожиданно вошла ее мать — почти раздетая. Она была босой и, по словам Лауры, «на ней было надето ровно столько, чтобы ее нельзя было обвинить в полном единении с природой; однако все скудное одеяние было расположено таким образом, что открывало больше, чем скрывало».

Молодой человек покраснел и страшно смутился, Лаура осталась спокойна и лишь закрыла глаза, «чтобы не смотреть на то, на что смотреть мне не следует».

На следующий день Лаура была дома одна, когда ее навестил еще один гость — друг ее отца, Питер Фокс.

«Как я испугалась! Человек, который с первого взгляда понял, чего я хочу; которого мало что может остановить, и который едва ли перекинулся со мной полудюжиной слов за всю мою жизнь… У него на сердце и в памяти была такая тяжесть, что он не мог скрыть своей боли. На свет появлялись его «скелеты в шкафу» — Польша — Ирландия — Лига реформаторов — феодальная демократия — Британское правительство… и не по очереди, а сразу скопом, пока в комнате не потемнело… я искренне полагаю — это из-за призраков мертвых слов и понятий! Он все заикался и заикался, пока это не дошло до того, что понять его речь было решительно невозможно».

Этот монолог длился полтора часа, и за это время, по словам Лауры, она «едва могла сдержать смех» {29}. Нет сомнений — Женни предполагала, что любовные игры Лауры вскоре закончатся браком, однако она, скорее всего, думала, что старшую дочь требуется немного подтолкнуть и направить на романтический путь. Женнихен все еще мечтала об актерской карьере, однако вместе с тем была слишком глубоко погружена в дела своего отца, ведая международной перепиской с его зарубежными друзьями и новыми союзниками, которые искали совета и помощи Маркса. Пока Женнихен была в Маргейте, мать послала ей роман мадам де Сталь «Дельфина» {30}.

Это был большой роман о женщине, чья жизнь полна мучений, поскольку героиня считает общественные и семейные обязательства более важными, чем любовь. Однако все усилия Женни помочь Женнихен кажутся напрасными; ни одного достойного человека нет на ее горизонте. Даже Лонге, к которому она относилась, как к протеже отца, вернулся в Париж, чтобы отбыть там свой тюремный срок.

Что касается Маркса и его дочерей, то поездка в Маргейт оказалась не таким веселым делом, как они надеялись. Погода была ужасна («словно это было сделано специально на заказ для кокни, наводнивших Маргейт накануне Пасхи!» — снисходительно писал наш защитник пролетариата… о лондонских же пролетариях, обитавших в Ист-Энде). Кроме того, Маркс, отдыхающий в Маргейте уже месяц, все больше беспокоится по поводу Интернационала. В его отсутствие в группе вновь обостряются разногласия, хотя члены Интернационала успешно участвуют в многочисленных забастовках, заслужив тем самым доверие рабочих и привлекая новых членов в организацию.

Давит на него и недописанный «Капитал». Маркс говорит о нем другу: «Этого достаточно, чтобы свести человека с ума! {32}».

Отец и дочери вернулись в Лондон в середине апреля, и почти сразу Маркс был сражен сильнейшей зубной болью, тошнотой и ревматизмом, что вынудило его снова принимать опий и лечиться с помощью эфира {33}. Домой Маркс вернулся, но к работе приступить не смог.

Маркс и Энгельс внимательно наблюдали за ситуацией в Германии. Бисмарк, премьер-министр, который с лета 1863 года активно восстанавливал реакционное правление в Пруссии, практически заткнул рот любым критикам режима, запретив любые политические дискуссии, введя жесткую цензуру прессы, угрожая либеральным политикам репрессиями; теперь, казалось, он пытался спровоцировать войну с Австрией. Бисмарк мечтал о единой Германии — но главной в ней должна была стать Пруссия, а Австрию он рассматривал как главное препятствие на пути достижения этой цели {34}.

Как и в Париже против Наполеона — в Берлине начались выступления студентов против Бисмарка. В мае 1866-го 24-летний студент пытался убить премьер-министра, когда тот путешествовал по Унтер-ден-Линден — убийца выстрелил в Бисмарка 5 раз… и не попал… Звали этого студента Фердинанд Коэн, это был пасынок Карла Блинда и друг детства Муша во времена их жизни в Сохо. Коэн был немедленно арестован, а на следующий день, предположительно, покончил с собой в тюрьме {35}.