Мэри Габриэл - Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

«Мы ответим им всеми средствами, имеющимися в нашем распоряжении… мы должны заявить правительствам: мы будем бороться с вами мирными способами, когда это возможно, и при помощи силы — когда это необходимо». {30}

Энгельс и Маркс считали этот конгресс более успешным, чем все предыдущие, поскольку он был закрытым и сравнительно небольшим по численности, и потому у делегатов было меньше возможностей для противостояния {31}. После всей проделанной работы эти двое мужчин сделали то, чего не делали никогда: они отправились на побережье и устроили себе 5-дневные каникулы, которые и провели вместе со своими женами {32}, отправившимися в Рамсгейт чуть раньше, пока мужья занимались политикой {33}. У Женни не осталось подруг по партии с тех пор, как Эрнестина Либкнехт перебралась в Берлин в 1862 году, и хотя они активно переписывались, их дружба была окончательно прервана смертью Эрнестины в 1867. Однако с Лиззи они подружились быстро. В свои 44 она была значительно моложе 57-летней Женни, однако выглядела едва ли не старше: Лиззи была «рабочей девчонкой» и рано повзрослела. Со своей стороны, Женни так долго во всем себе отказывала, что теперь наслаждалась жизнью и буквально излучала счастье, что очень ее молодило.

Свободные от своих революционно-партийных обязанностей — информаторы наверняка уже доложили, что они затевают новые ужасные заговоры — Маркс и Энгельс вместе с Жени и Лиззи играли в беспечных туристов. Они бродили по скалам, купались в море, сидели на пляже, смотрели представления пожирателей огня и кукольные сценки Панча и Джуди, много и вкусно ели и пили. Энгельс говорил, что спит по 10 часов в сутки {34}. Женни писала дочерям, что Маркс буквально помолодел после этой поездки {35}.

Если эта четверка чувствовала себя одной семьей, то отношения с другими складывались отнюдь не так душевно. Энгельс перевел «Гражданскую войну во Франции» Маркса на немецкий, и когда она появилась в немецкой прессе {36}, 74-летняя мать Энгельса пришла в ужас, видя, что ее сын не только не покончил с радикальной политикой, но и все еще имеет дело с Марксом. Она потребовала ответов. Энгельс был не слишком близок с отцом, но он любил мать и надеялся, что она его поймет. Он просил ее не верить тому, что написано о событиях в Париже и о нем лично:

«Тебе известно, что в моих взглядах, которых я придерживаюсь вот уже скоро 30 лет, ничего не изменилось. И для тебя не должно было быть неожиданностью, что я, если бы события этого от меня потребовали, стал бы не только защищать их, но и исполнил бы свой долг во всех остальных отношениях. Ты стыдилась бы за меня, если бы я этого не сделал. Если бы Маркса здесь не было или если бы он даже совсем не существовал, дело нисколько не изменилось бы. Поэтому совершенно несправедливо взваливать вину на него. Впрочем, припоминаю, что прежде родственники Маркса утверждали, будто я оказал на него дурное влияние. {37}» [76] Русский перевод дан по: К. Маркс, Ф. Энгельс, Сочинения, Т. 33.

Родные Маркса и впрямь были ошеломлены и возмущены, что их брат выбрал такой безрассудный путь. Когда его сестра приехала в Лондон из Кейптауна, она ругала его прямо за обеденным столом, не в силах примириться с тем, что ее брат является лидером социалистов — ведь он происходил из уважаемой семьи, их отец был известным адвокатом. Привыкший и к более жесткой критике, Маркс долго терпел и вежливо слушал упреки, а затем разразился звонким хохотом {38}. Ни он, ни Энгельс не собирались ни в чем каяться — на самом деле они только-только обрели второе дыхание. Даже о «Капитале» пришли хорошие новости. Первая тысяча экземпляров была наконец-то распродана — за 4 года — и издатель готовил второе издание {39}.

Женнихен осталась без работы. Семья, которая наняла ее в качестве гувернантки, отказала ей от места, «потому что они сделали ужасное открытие — я дочь главаря поджигателей , который защищает эту ужасную Коммуну». {40} В любом случае, маловероятно, что она смогла бы долго выполнять обязанности гувернантки — нельзя было игнорировать пачки писем от обездоленных беженцев, требовавших помощи и внимания. Письма из Италии, Швеции, Франции, России и Гонконга накапливались, и хотя с разгрома Коммуны прошло уже много месяцев, поток беженцев не иссякал. Кроме того, приезжавшие в Лондон были все беднее и беднее — последние деньги у них уходили на то, чтобы выбраться из Франции. Женнихен проводила дни, бросаясь из одного конца Лондона в другой, уговаривая, кланяясь и выклянчивая, передавая написанные ею же письма с просьбой оказать помощь… все для того, чтобы найти хоть какие-то средства для бесконечного потока несчастных изгнанников. Это была изматывающая работа, и 27-летняя дочь Маркса чувствовала себя не слишком хорошо. Доктора диагностировали ей плеврит, и у Женнихен время от времени случались обострения болезни; в общем и целом, нормально дышать она не могла никогда. Дух Женнихен стремился работать, тело — жаждало отдыха. В письме Кугельманну в декабре 1871 года она отмечает, что, несмотря на все усилия, ей не удается обеспечить поддержку всем беженцам. «Работодатели не хотят иметь с ними дела. Людям, которым удалось найти работу по поддельным документам, отказывают от места, как только узнают, кто они на самом деле…. Их страдания невозможно описать — они практически голодают на улицах громадного города — города, в котором каждый сам за себя…» {41}

Самое отчаянное положение было у прибывших в ноябре 460 человек — они смогли покинуть Францию после того, как 5 месяцев провели в тюрьме на северном побережье Франции, пока правительство не определило, что они не подлежат преследованию и наказанию. Они высадились в Англии без еды, без денег, без теплой одежды, под проливным дождем и пронизывающим ветром; им было предложено обратиться за помощью в консульство {42}. Сотни нищих, без гроша за душой, людей пешком отправились в Лондон. Некоторые смогли найти возможность обратиться к Интернационалу, но его средства были почти исчерпаны, поскольку нуждающихся было очень много {43}.

Несмотря на трудности и накатывающее иногда разочарование и отчаяние, Женнихен снова начала петь. В письме к Лафаргу Энгельс говорит, что ее голос стал сильнее и чище, чем прежде. Он относит это к улучшению состояния ее здоровья {44}, но на самом деле то был знак, что Женнихен влюбилась.

По возвращении в Лондон, Шарль Лонге немедленно связался с Интернационалом и Генеральным Советом, одновременно возобновив отношения и с Марксом. Во время своих прошлых визитов он заинтересовался Женнихен, однако никак этот интерес не проявил. Теперь он выражал свои чувства откровеннее, и Женнихен не отвергала его ухаживаний. Легко понять, почему. Во-первых, Лонге искал спасения: совсем недавно он был в самой гуще событий, и на душе его еще остались эмоциональные шрамы после страшных недель в Париже и не менее ужасных дней скитаний в попытках спастись. Во-вторых, он был, конечно, не Флоранс — но по-своему благородный и достойный человек. На самом деле, он был гораздо больше похож на отца Женнихен, чем ее прежняя любовь. В свои 32 Лонге был человеком действия только тогда, когда это действительно было необходимо, но гораздо комфортнее чувствовал себя в качестве писателя и мыслителя. Его история чем-то напоминала историю Маркса. Он происходил из буржуазной семьи, родился в Нормандии, учился праву, восстал против собственного сословия; издавал самую популярную во Франции газету социалистов, был отчаянным и свирепым спорщиком, за свои политические взгляды был изгнан из нескольких стран.