Мэри Габриэл - Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

Возможно, еще важнее — с точки зрения Женнихен — было то, что Лонге почитал ее отца. Ни один человек в мире не мог потеснить Маркса в сердце и уме его старшей дочери. Ее будущему супругу нужно было понять это — и понять, почему это именно так. Лонге удалось и то, и другое.

Семья не знала, что их отношения переросли в более интимные, пока в начале 1872 года Женнихен не проронила невинное, но вполне разоблачительное замечание. Маркс объявил, что собирается пойти к Лонге на квартиру, чтобы обсудить с ним статью в газете. Женнихен выпалила: «Должна предупредить, ты не найдешь его дома, он отправился по делу к Юнгу».

Отец, мать и Энгельс замерли, рассказывала Женнихен Лонге, и посмотрели на нее, «не проявив, впрочем, никакого удивления, что я так хорошо осведомлена о твоем местонахождении». {45} Не в силах больше скрывать свои чувства, влюбленные решили, что Лонге должен провести «конференцию» с Марксом 19 февраля и попросить у него руки Женнихен. Когда она предложила не видеться до этого момента, Лонге ответил, что не может ждать — «два дня кажутся вечностью». Он предложил ей как бы случайно прийти к Энгельсу вечером в воскресенье, когда и он будет там. Женнихен должна была петь в эти выходные, но у Лонге, разумеется, был приоритет.

«Я хорошо знаю, обожаемая моя, что ты хочешь спеть мне то, чего никогда не говорила, но я читал это в твоих глазах, и это признание, без всяких слов, сорвали мои губы с твоих уст».

Лонге не видел никакого риска в их якобы случайной встрече, потому что не мог представить себе, что кто-то — и менее всего отец Женнихен — сможет догадаться об их чувствах, если они сами не скажут о них открыто.

«Предположить, что я люблю тебя так, как я люблю тебя — значит, уметь любить так же, а это невозможно! — писал Лонге, перефразируя Гете. — Как бы там ни было, я мечтаю о тебе… и я хочу целовать тебя всю жизнь». {46}

Ужас Женнихен от мысли, что Лонге должен встретиться с ее отцом, а также тревога по поводу того, что замужество положит конец ее самостоятельной и независимой жизни активистки и писательницы, сквозят в почти деловом по стилю ответе на страстное письмо любовника: «Насчет «конференции» в понедельник: я очень обеспокоена тем, что ты наденешь черный галстук вместо обычного красного — он тебе совершенно не идет».

Женнихен признается, что краснеет при мысли о том, что могла бы подумать ее русская подруга, революционерка Елизавета Дмитриева, прочитай она это:

«Как противно ей было бы, как она была бы разочарована! Она отдала мне свое сердце, считая героиней, второй мадам Ролан… Не забывай, что это именно ты лишил мир героини». {47}

К сожалению, у нас нет письменных свидетельств о том, как прошла встреча Маркса и Лонге, но результат был тем, на который все надеялись: Маркс дал согласие на брак. Теперь и мадам Маркс была не против. Она пишет Либкнехту:

«Лонге — очень талантливый, очень хороший, честный и уважаемый человек, согласие во взглядах и убеждениях молодых несомненно являются залогом их будущего счастья. С другой стороны, я не могу избавиться от некоторого беспокойства, я всегда мечтала, чтобы ее избранником был англичанин, или немец, но не француз, ибо помимо приятных черт, свойственных этой нации, она не без слабостей и недостатков… Я не могу ничего изменить, но все же боюсь, что политическая активность Женни принесет ей все невзгоды и страдания, которые неотделимы от этого занятия». {48}

Решение не просто далось и Марксу — в том числе, и по тем же причинам, что его жене, но еще и потому, что он не хотел расставаться с любимой дочерью. Однако у Лонге было еще одно преимущество — он кое с чем помогал Марксу в Париже. В декабре Лафарг, все еще находившийся в Испании, нашел французского издателя для «Капитала» — Мориса Лашатра — и предложил ему 2 тысячи франков, чтобы начать работу {49}. В январе Лонге нашел в Париже переводчика. Жозеф Руа имел большой опыт в переводах трудных немецких текстов — до этого он переводил труды Фейербаха {50}. (Так совпало, что Руа как раз собирался обратиться к Марксу с просьбой разрешить ему перевести часть «Капитала».) Он обещал работать над новым проектом {51} по 6–7 часов в день — это были хорошие новости, и именно их сообщил Лонге Марксу незадолго до «конференции».

Как бы прохладно Марксы ни отнеслись к предложению Лонге поначалу, в марте, когда состоялась официальная помолвка, все уже радовались. Энгельс заверил Лауру, что дразнит Женнихен так же немилосердно, как когда-то дразнил ее. Ленхен даже допустила Лонге на кухню, где он не вполне успешно, но все же продемонстрировал магический французский талант к кулинарии {52}.

Тем временем, никем не замеченная в тени цветущего романа Женнихен, Тусси тоже влюбилась.

Элеонора Маркс превратилась в очаровательную молодую женщину. Ее черные волосы крупными локонами спускались до самой талии, и дочь Кугельманна, Франциска, говорила, что они «разумеется, очень вызывающи, но, несомненно, роскошны». {53} Лицо Тусси было смуглым, как у отца; у нее были такие же густые черные брови. Но если черты лица Маркса выглядели резковато, личико Тусси выражало чувственность. Один русский описал ее как «стройную и соблазнительную», внешне напоминавшую немецких романтических героинь девушку {54}. Впрочем, красота ее вовсе не была классической. Как и характер Тусси, она была определенной, точной и основательной. Она была смелой и полной жизни девушкой, ее глаза вечно горели жаждой новых приключений или остроумных шалостей. В течение нескольких минут ее настроение могло радикально измениться — от улыбки к буре и обратно — однако лучше всего ее характеризовал ее смех. После возвращения из Франции Тусси работала в качестве секретаря у отца, рассылая «деловые» письма радикалам от Санкт-Петербурга до Парижа и постепенно становясь «политизированной с головы до ног», по определению ее матери {55}. Ее письма демонстрируют беглость языка (французского, немецкого и английского) и социальную смелость. Кроме того, в них преждевременная зрелость ума смешивается с очаровательной стремительностью юности; то, что Маркс называл «свирепостью» ее натуры {56}, сквозит буквально на каждой странице. Особенное очарование Тусси придавало то, что она всегда была самой собой — 16-летний эмиссар своего отца, в равной степени серьезная, образованная и забавная, социалист со стажем и глупая девочка…

В реакционной европейской среде того времени письмо от Карла Маркса означало в лучшем случае пристальное внимание и наблюдение со стороны властей, а в худшем — арест {57}. Письма Тусси делали этот процесс менее опасным или зловещим. Это было семейное дело.

У Тусси был большой опыт написания оправданий. Русскому переводчику «Капитала» она писала: «Дорогой сэр, Папа так перегружен работой… Он просил меня передать вам… он писал большую часть ночи и весь день не выходит из своей комнаты..» {58}