Мэри Габриэл - Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

Вечера Догберри-клуба проходили весело, с играми и шарадами, как полагала Скиннер — для того, чтобы развлечь Маркса. Энгельс, часто присоединявшийся к общему веселью, ввел некоторых друзей Тусси и в свой собственный круг. (Он пригласил Маркса на вечеринку, которую устроил для Пампс с девушками из Догберри-клуба, но Маркс отказался прийти, сказав, что ему не нравятся компании людей старше, чем его внуки.) {36}

Другой частый гость в доме в этот период — один из самых первых последователей и соратников Маркса, Генри Гайндман {37}. Хотя внешне он являлся буквально воплощением джентльмена из высшего общества — с его шелковым цилиндром и тростью с серебряным набалдашником — Гайндман считался самым достойным кандидатом в лидеры рабочего движения; он называл рабочих «товарищи» {38}, а Маркса считал Аристотелем XIX века {39}. Тем не менее «Капитал» он читал — и возможно, именно этого и было достаточно, чтобы он стал частым гостем в кабинете Маркса. Гайндман уверил самого себя, что Энгельс ревнует к его дружбе с Марксом — утверждение, которое могло бы изрядно повеселить Энгельса и Маркса, если бы Гайндман решился хоть раз произнести это вслух.

Как бы там ни было, через год отношения испортились. Гайндман выпустил книгу «Англия для всех», в которой непринужденно использовал отрывки из «Капитала» — иногда дословно списанные — без указания авторства и даже без упоминания имени Маркса. Это было возмутительно, поскольку книга Маркса до сих пор не вышла на английском языке — и значит, мысли Маркса были представлены аудитории под чужим именем {40}. Что еще больше разозлило Маркса, так это то, что его идеи были перемешаны с тем, что Энгельс называл «интернационалистской фразеологией и шовинистическими лозунгами» {41}.

Однако все это только помогало семье отвлечься в ожидании решения из Парижа. Оно было принято в июле 1880 г.: амнистия была объявлена, двери Франции распахнулись для изгнанников.

Лиссагарэ уехал немедленно, чтобы сразу заняться журналистикой на родине. Можно себе представить облегчение, которое почувствовали Женни и Маркс, но одновременно их терзал и страх. Планы Тусси на брак выглядели, мягко говоря, туманно. Они с Лиссагарэ были помолвлены 8 лет, но ни один из них, казалось, не торопился сделать следующий шаг. Даже Женни выразила в прошлом году удивление этим фактом в письме к дочери. Расписав радости материнства Женнихен, она спрашивает: «Вы двое еще не приняли решение?» {42} Подтолкнуть Тусси к любому решению слишком агрессивно означало спровоцировать ее болезнь или скандал. Женнихен заявила, что Тусси неприступна во всем, что касается обсуждения данного предмета {43}.

Со своей стороны, Лафарг, казалось, не очень-то торопился домой. Его финансовое положение было таково, что он не мог себе этого позволить. Они с Лаурой жили на средства от ее уроков и ничтожные доходы от фотолитографии, но в основном постепенно тратили деньги, полученные от продажи дома в Новом Орлеане. Когда закончились и они, Лафарг остался банкротом {44}. Выживали они в основном благодаря Энгельсу. Лафарг не проявлял ни малейших угрызений совести, прося у него денег в ожидании «неминуемой прибыли». Он по-прежнему верил в успех своего бизнеса и решил, что вернуться во Францию сможет, только найдя постоянную работу. Он советовался с Энгельсом о возможности издания в Париже путеводителей, но Энгельс сразу же понял, что инвестиции себя не окупят, да и возврата денег не гарантируют. Раздраженный детским легкомыслием Лафарга и его верой в потенциальных партнеров, Энгельс писал: «Можно подумать, ты прямо хочешь, чтобы тебя ограбили!» {45} Вскоре Лафарг и сам отказался от этого плана.

На самом деле все ожидали решения Лонге — и он принял его вскоре поле объявления амнистии. Его старый приятель, лидер радикалов Жорж Клемансо лично пригласил его вернуться в Париж и редактировать отдел зарубежной политики в его газете «Жустис». Сердцем Лонге оставался журналистом, а не профессором, и в любом случае не мог сопротивляться желанию отправиться в республиканскую Францию, где радикалы, социалисты и рабочие могли выиграть от объединения если бы их численность была достаточно велика. Согласившись на предложение, он отправился на встречу с Клемансо, но обещал вернуться в Лондон к середине августа и присоединиться к семье на побережье {46}.

В то лето Маркс и Женни не поехали на курорт. Они сняли домик в Рамсгейте и собрали вокруг себя всех своих детей. С ними был и Энгельс. Над ними всеми витала тень расставания. У Женнихен еще не было конкретных планов насчет отъезда во Францию — но все понимали, что это лишь вопрос времени. А еще — вопрос здоровья Женни: в то лето Маркс впервые упомянул слово «неизлечима», говоря о ее болезни, которая, несмотря на отсутствие точного диагноза, очень напоминала рак {47}.

Тусси была единственным членом семьи, кто не приехал в Рамсгейт тем летом. Напряженные отношения между ней и Лафаргами сохранились и обострились после отъезда Лиссагарэ во Францию — до такой степени, что Энгельс не мог принимать сестер в своем доме одновременно {48}.

Возможно, Тусси не хотела видеть удовлетворение Лауры оттого, что Тусси практически бросил человек, которого она так отчаянно защищала. Семья знала о размолвке сестер, но открыто этот вопрос не обсуждала. Тусси вывихнула лодыжку — это было достаточно правдоподобным оправданием е отсутствия, чтобы избежать более надуманных объяснений {49}.

Удивительно — но Маркс пригласил на семейный праздник одного журналиста из Нью-Йорка. Джон Суинтон, либерал и сторонник реформ, отправился на юг Англии, чтобы встретиться с человеком, который стоял за всеми мощными политическими потрясениями в Европе.

Он нашел Маркса в деревянном коттедже среди самых невероятных разноцветных домиков, примостившихся высоко на скалах — и во время безмятежного веселья купального сезона. После частной беседы, во время которой Маркс устроил Суинтону настоящее турне по миру будущего, журналист объявил его современным Сократом. Затем он спросил Маркса: «Почему вы сейчас ничего не делаете?» Маркс не ответил сразу, но пригласил Суинтона на прогулку по пляжу.

Здесь, на песке, они стояли и смотрели на семью Маркса: Женни, Женнихен, Лауру, детей, двух зятьев Маркса, одного из которых Суинтон знал как профессора Королевского колледжа, а другого — как журналиста и писателя {50}. (Лафарг только что закончил писать небольшую книгу, которую без всякой иронии назвал «Право на лень». Когда через год она была опубликована, Лафарга обвинили в плагиате.) {51} Суинтон писал:

«Это была восхитительная группа — около 10 человек — отец двух молодых женщин, которые радовались проделкам детей, и бабушка этих детей, исполненная радости и спокойствия жены и матери…»