Дайана Энрикес - Чародей лжи. Как Бернард Мэдофф построил крупнейшую в истории финансовую пирамиду

Судья Чин быстро и грациозно, как всегда, занял свое место в высоком резном кресле, а обвинение и адвокаты защиты уже сидели за столом перед ним. За несколько минут до того, как пробило десять часов утра, привели Берни Мэдоффа и усадили его рядом с Айком Соркином. Он похудел. Знакомый серый костюм, белая сорочка и серый галстук, которые Рут дозволено было забрать на прошлой неделе из его квартиры, выглядели взятыми с чужого плеча. Он выглядел осунувшимся, серым, серебряная шевелюра стала тускло-оловянной.

Ждали начала четырехактной драмы вынесения уголовного приговора.

После церемоний, похожих на подъем занавеса, судья Чин пригласил на сцену жертв Мэдоффа. Сотни жертв прислали суду письма и многие в тот день присутствовали в зале. Девять человек попросили разрешения обратиться к суду, и на богато украшенных перилах, отделявших скамьи для публики от места судьи и адвокатов, разместили микрофоны.

Бывший служащий тюрьмы, пенсионер Доминик Амброзино еле протолкался к микрофону с тесной скамьи. Он описал решения, которые изменили жизнь людей и которые были приняты в уверенности, что их деньги размещены надежно. Его пенсионные выплаты, его сбережения, доход от продажи их с женой дома, покупка ими дома на колесах во исполнение мечты о путешествиях – все эти решения они уже не могли отменить, решения, принятые потому, что они доверились Мэдоффу.

Морин Ибел, миниатюрная вдова в возрасте 61 года, выступившая на слушании, направила свою первую стрелу в Комиссию по ценным бумагам и биржам, которая «по своей полной некомпетентности и преступной небрежности позволила психопату обокрасть меня и весь мир». Теперь она работала на трех работах, продала свой дом и множество пожитков. «Я опустошена тяжкими переживаниями», – сказала она.

Несколько мест работы – только это и поддерживало существование Томаса Фицмориса и его жену, которым было по шестьдесят три года. Мэдофф «выманил деньги у своих жертв, чтобы он с женой Рут и двумя сыновьями могли жить в немыслимой роскоши, – сказал он, – жизнью, «подобающей разве что королевской семье, но не обычному вору».

Фицморис зачитал послание своей жены к Мэдоффу. Ее дети наделяют ее «всегдашней любовью и поддержкой», писала она. «А ваши двое сыновей, мистер Мэдофф, наоборот, презирают вас. Вашу жену, и это только справедливо, поносят и избегают друзья и соседи. Вы оставили своим детям наследие позора. Мой брак заключен в раю. Ваш брак заключен в аду, и туда вы, мистер Мэдофф, и вернетесь».

Карла Хиршхорн рассказала, что лишилась фонда на учебу дочери в колледже, зато приобрела полную неясность в связи с тем, как ей теперь оплачивать счета. «С 11 декабря жизнь стала сущим адом, – говорила она. – Это страшный сон, от которого нельзя проснуться».

Шарон Лиссауэр, хрупкая красивая блондинка в светлом летнем платье, перед тем как начать, была готова заплакать. Она доверила Мэдоффу все, а он все украл. «Он разрушил столько жизней, – говорила она мягким, до странного нежным голосом. – Он убил мой дух и разбил мои мечты. Он разрушил мою веру в людей. Он разрушил мою жизнь».

Берт Росс, обаятельный пожилой мужчина, опирающийся на две клюки, подсчитал, что лишился пяти миллионов долларов. Затем он красноречиво описал жизнь Мэдоффа. «Что можно сказать о Мэдоффе? – спросил он. – Что он был филантропом? Он был филантропом на краденые деньги. Хороший семьянин? Он оставляет своим внукам имя, позорящее их. И это он-то правоверный еврей? Он как никто постарался упрочить проклятый стереотип, будто мы заботимся только о деньгах». Росс припомнил Дантов «Ад» и посулил Мэдоффу самый ужасный, нижний круг.

Молодой человек по имени Майкл Шварц объяснил, что часть трастового фонда, которую Мэдофф украл у его семьи, предназначалась «на уход за моим умственно отсталым братом-близнецом». Он заключил: «Я только надеюсь, что его приговорят к такому долгому сроку, что тюремная камера станет ему гробом».

Следующей выступила Мириам Зигман. Она повторила свое пожелание, сделанное во время слушания о признании вины: чтобы его судили публично, чтобы в суде перед присяжными раскрылась вся правда, чтобы он признал «губительные последствия» преступления, из-за которых несколько человек уже дошло до самоубийства.

Последней выступила прекрасно владеющая литературным языком бухгалтер Шерил Вайнстайн, бывший финансовый директор «Хадассы». Через два месяца ее бледное белокожее лицо, обрамленное мягкими светлыми волосами, появится на обложке воспоминаний, в которых она утверждает, что состояла в недолгой связи с Берни Мэдоффом. В этот день она сказала: «Я знала, что важно выступить тому, кто был лично знаком с Мэдоффом». Она красочно описала «эту тварь по имени Мэдофф»: «Он среди нас. Он одет как мы. Он водит машину, ест, пьет и говорит. Под этой личиной настоящая тварь».

Это был печальный многоголосый хор жалобщиков, и песня его то прерывалась тихими рыданиями, то вновь наливалась гневом. Каждая жертва, красноречивая или косноязычная, говорила о том, как горько чувствовать себя обманутым – обманутым Мэдоффом, Комиссией, ходом судебных разбирательств, самой жизнью.

Судья Чин серьезно поблагодарил их и вопросительно склонил голову: «Мистер Соркин?»

В подобных случаях выступление защитника не более чем дивертисмент между актами. Кто сможет защитить человека, причинившего столько горя, загипнотизировавшего зал суда почти на час? И все же Соркин должен был попытаться.

«К тому, что мы услышали, нельзя остаться равнодушным, – сказал он. – Нельзя не проявить сочувствия к страданиям жертв. Это, как выразились некоторые жертвы, трагедия на всех уровнях… Мы представляем глубоко ущербную личность – но, ваша честь, мы представляем человека».

Свою речь Соркин заключил настоянием вынести приговор без мести и гнева. «Мы лишь просим, ваша честь, чтобы к мистеру Мэдоффу отнеслись с пониманием и поступили с ним по справедливости».

Теперь наставало время второго акта, самого Берни Мэдоффа.

Он приготовил речь, похожую на его мартовское заявление, но звучащую куда более характерно для того человека, который существовал до 11 декабря 2008 года.

«Ваша честь, моему поведению нет оправдания, – начал он, повернувшись к судье. – Как простить предательство тысяч инвесторов, доверивших мне сбережения всей жизни? Как простить обман двухсот сотрудников, которые провели бóльшую часть своей карьеры, работая на меня? Как простить ложь брату и двум сыновьям, которые провели всю свою взрослую жизнь, помогая выстраивать успешный и уважаемый бизнес? – Он остановился, чтобы перевести дыхание. – Как простить то, что я лгал жене и обманывал ее – жену, которая пятьдесят лет была рядом и все еще остается рядом?»