Дайана Энрикес - Чародей лжи. Как Бернард Мэдофф построил крупнейшую в истории финансовую пирамиду

Еще один факт, выявившийся в этом деле очень рано, наводит на мысль, что прокуратура не верила, будто сыновья Берни хоть что-то знали о преступлении до признания их отца: Марка и Эндрю Мэдоффов продолжал представлять все тот же адвокат, Мартин Флюменбаум.

Обычно двух подозреваемых никогда не представляет в уголовном расследовании один и тот же адвокат по причинам столь очевидным, что большинству людей даже не нужно размышлять над этим. Что будет, если у подозреваемых А и В один и тот же адвокат и при этом подозреваемый А решает заключить сделку и дать показания против подозреваемого В? Кто поможет А в переговорах с прокуратурой – тот же самый адвокат, для которого также дело чести действовать в наилучших интересах подозреваемого В? Уж точно не он.

Если бы братьям стало известно, что они находятся под уголовным преследованием и для них лучше пойти друг против друга и постараться договориться с прокуратурой, то представлять их обоих было бы для Флюменбаума поступком неэтичным. Даже если бы братья по какой-то причине поклялись в виновности друг друга и если бы уголовное дело велось против одного из них или против них обоих, прокуратура едва ли разрешила бы Флюменбауму представлять обоих сыновей.

Но Флюменбаум оставался на посту в одиночестве. Опытный адвокат защиты понимал значение этого, а публика в целом – нет.

Еще 16 декабря 2008 года New York Times сообщала, что следователи не нашли свидетельств, связывающих сыновей Мэдоффа с финансовой пирамидой, разве что как жертв и свидетелей признания отца. Тем не менее Марка и Эндрю Мэдоффов поносили в Интернете, оскорбляли публично, обвиняли в суде, порицали в книгах и журнальных статьях, и всюду, куда бы они ни пошли, их преследовали фотографы.

Братья жили в тени аристократичного, сдержанного отца, которого вся семья считала гением и с чьим мнением всегда считалась мать. Несмотря на трудности, которые его характер создавал в семейных взаимоотношениях, они его несомненно любили, восхищались им. Преступление отца разрушило их отношения и в то же самое время швырнуло их из почти полной безвестности под жаркие прожекторы СМИ, где ничего нельзя укрыть от внимания публики.

Семнадцатилетний брак Эндрю Мэдоффа с его женой Деборой уже почти распался, и они больше года жили раздельно. Документы для развода были поданы в день ареста отца, и это совпадение послужило лакомым кормом для таблоидов. Выходили репортажи – полные небылиц, как в один голос скажут позже друзья Эндрю, – о том, что будто бы родители друзей двоих их малых детей стали проявлять «осмотрительность», не желая, чтобы их собственные дети попали под яростный словесный огонь разгневанных жертв Мэдоффа, иными словами – перестали приглашать маленьких Мэдоффов на детские праздники. Во время ареста отца Эндрю жил со своей невестой Кэтрин Хупер, элегантной женщиной – инструктором по рыбной ловле, чей шаржированный образ был мигом обглодан до костей падкими на сплетни злопыхателями.

Одно из первых посещений Эндрю их квартиры после ареста отца, чтобы поесть на скорую руку, закончилось потасовкой на тротуаре с разгневанным трейдером Мэдоффа. Тот узнал Эндрю, стал громко обзывать его преступником, выкрикивать похабные оскорбления в адрес Хупер. Эндрю сцепился с трейдером и после короткой потасовки уехал разозленный. Потом, успокоившись, он сам заявил об инциденте в полицию. Дела не завели.

Борьба Эндрю с раком, которая началась в марте 2003 года, когда у него на шее обнаружили лимфатические узлы, по-видимому, положила конец прежней карьере в семейной фирме. В тридцать семь лет он заболел лимфомой – предположительно ее редкой и почти всегда смертельной формой, которая называется лимфомой клеток мантийной зоны, хотя поставить точный диагноз в его случае оказалось затруднительно. Он прошел шестинедельный курс лечения и «вышел из испытаний с обритой головой, новообретенным интересом к йоге и с открытой людям душой, чего я не замечал прежде», как отметил его молодой родственник Роджер в записках о своей собственной безнадежной борьбе с раком, опубликованных посмертно. После лечения Эндрю стал больше отдыхать, больше времени проводить со своими детьми, всерьез занялся игрой на фортепиано и часто говорил о том, как важно наслаждаться каждым днем, потому что «жизнь коротка».

Жизнь Марка Мэдоффа тоже стала напоминать жизнь в витрине. Все таблоиды Нью-Йорка знали, что у них со второй его женой Стефани в феврале 2009 года родился малыш, четвертый ребенок Марка и второй – Марка и Стефани. Вся пишущая о Мэдоффе блогосфера знала, что ни Рут, ни Берни не видели новорожденного внука, так как Марк, подобно Эндрю, со дня признания отца избегал любого контакта с родителями. В будущие месяцы любой обладатель телевизора или компьютера будет знать, что жена Марка обратилась в суд с просьбой изменить фамилии ее и детей на «Морган», чтобы избежать опасного клейма «Мэдофф» – фамилии, отказаться от которой ее мужу было не так легко.

Большинство из тех, кто был знаком с семьей Мэдофф, полагали, что Берни был ближе к Марку, более душевному и менее рассудочному, чем Эндрю, хотя Мэдофф всякий раз, возвращаясь после долгого отпуска на этаж трейдинга, обнимал и целовал каждого из сыновей. Один многолетний друг вспоминал обед с Рут и Берни в 1999 году: «Берни девяносто процентов времени, пока длился обед, провел не за столом, а за разговором с Марком, вроде как держа его за руку». Марк к тому же с большей, чем Эндрю, охотой присоединялся к отцу, когда тот приветствовал участников многочисленных мероприятий, проводимых индустрией ценных бумаг, и гостей ежегодных рождественских вечеринок для сотрудников, а также в его поездках на побережье в Монток.

Но каковы бы ни были личные драмы сыновей, оба они занимали в фирме Мэдоффа официальные должности, которые налагали на них юридическую ответственность как на лицензированных профессионалов Уолл-стрит. Поэтому оба были легкой добычей для гражданского судебного процесса Комиссии по ценным бумагам и биржам, которая могла обвинить их в неспособности должным образом надзирать за деловым предприятием, особенно после того, как фирма начала получать постоянные вливания капитала от тайной аферы их отца. Но даже осенью 2010 года федеральные регуляторы еще не предъявили ожидаемых обвинений сыновьям Мэдоффа.

Понятное дело – ведь это те же регуляторы, которые не сумели распознать и хитрые стратегии Мэдоффа. Таков парадокс общественного мнения, на все сто убежденного в вине семьи, хотя никто не оспаривал всерьез, что Мэдофф успешно и на протяжении многих лет скрывал свое преступление от регуляторов, иностранных бухгалтерских фирм, специалистов по комплексной экспертизе хедж-фондов и многоумных профессиональных инвесторов. Что же неправдоподобного в том, что он сумел скрыть это от жены, которая не имела в фирме официальной должности, и от сыновей, трудившихся в совершенно отдельной части бизнеса и знавших о его частном, закрытом ото всех бизнесе по управлению инвестициями только то, что хотел сказать им сам Мэдофф?