Дайана Энрикес - Чародей лжи. Как Бернард Мэдофф построил крупнейшую в истории финансовую пирамиду

«Это первое, что делают, когда ищут финансовую пирамиду», – заявил он Котцу. Мэдоффа это изумило. Он тогда подумал: «В конце концов, я легко отделался».

В один из редких моментов задумчивости Мэдофф заметил: «Я сам себя загнал в ужасное положение. Это кошмар». До тех пор деловой и собранный, он на миг утратил самообладание, раздумывая о «сущем аде», с которым столкнулась его семья: «Это трагедия, это кошмар». Но вскоре уверенность к нему вернулась, и он принялся уверять, что сделал для отрасли много хорошего – до того, как совершил преступление. «Помимо того, что люди потеряли деньги, хуже всего, на мой взгляд, то, что я отбросил отрасль назад», – сказал он.

К этому моменту Котц начал задаваться вопросом, знает ли сам Мэдофф, где у него проходит граница между правдой и ложью. Один из диалогов этого дня останется в его памяти и месяцы спустя, четко и выразительно.

Подделывали ли вы документы, чтобы представить их Комиссии?

Нет, отвечал Мэдофф почти оскорбленно. И сказал, что представил Комиссии те же документы, что и клиентам.

Но разве эти выписки по клиентским счетам не были фальшивыми?

Нет, не были. Мэдофф сделал паузу секунд в тридцать, прежде чем сделать крохотный поклон в сторону реальности.

«Я понимаю, отчего они вам кажутся фальшивыми», – промолвил он.

В понедельник 22 июня Айк Соркин доставил письмо судье Денни Чину, который на следующей неделе осудит Мэдоффа. «Мы не ищем ни милосердия, ни сочувствия, – писал Соркин. – Со всем почтением мы просим только справедливости, которая всегда была и, надеемся, будет краеугольным камнем системы нашей уголовной юстиции».

Его письмо – дань обрядам американской юстиции. Это был шанс Соркина убедить судью Чина игнорировать требования обвинения – 150 лет заключения, которые обвинители насчитали уже после того, как Мэдофф согласился признать свою вину, – как и требование пожизненного заключения, выдвинутое жертвами Мэдоффа в электронных и обычных письмах, которые прокуроры собрали для предъявления в суде.

Конфиденциальный «доприговорный доклад» федеральной службы пробации только что лег на стол судьи Чина. В нем подробно излагалась история преступлений Мэдоффа и описывался нанесенный им ужасающий ущерб. Доклад рекомендовал тюремный срок продолжительностью 50 лет.

В своем письме Соркин призывал судью подумать о приговоре с десятилетним тюремным сроком. Принимая во внимание возраст Мэдоффа и ранний возраст смерти его родителей, такой срок оставлял хотя бы слабую надежду на то, что однажды Мэдофф выйдет из тюрьмы (в возрасте восьмидесяти трех лет).

Соркину было известно о буре справедливого гнева и «разбивающих сердце историях утрат и обнищания», отраженных в посланиях жертв к суду. Послания, все как одно, требовали посадить Мэдоффа в тюрьму до конца жизни. Гнев жертв, писал он, был «несомненно, оправданным в свете обстоятельств» дела, которое повлекло за собой столь тяжкие последствия для столь многих. Соркин пообещал, что на заслушивании приговора Мэдофф «будет говорить о стыде, который он ощутил, и о боли, которую причинил».

Соркин отметил, что в письмах жертв, представленных судье Чину, не было антисемитского яда и смертельных угроз, как в тех письмах, которые получали Соркин и его клиент. Но все же эти письма глубоко беспокоили Соркина. «Одинаковое звучание заявлений жертв наводит на мысль о желании своего рода группового возмездия, – писал он. – Долг суда в том, чтобы отодвинуть эмоции и истерию, сопутствующие этому делу, и вынести приговор справедливый и соразмерный рассматриваемому поступку».

В пятницу 26 июня в кабинете Питера Чавкина ожил факс, извергнув «страницу подписей» юридического документа. Когда Чавкин и его клиентка Рут Мэдофф подпишут эту страницу, Рут должна будет передать в пользу государства свое имущество более чем на 800 млн долларов: портфель муниципальных облигаций, манхэттенский пентхаус, пляжный дом в Монтоке, дом в Палм-Бич, квартиру о трех спальнях на Французской Ривьере, яхты и автомобили, мебель и предметы искусств, рояль Steinway, на котором играл ее сын Эндрю, ее шубы, поношенные дизайнерские сумки, старинные драгоценности, веджвудский фарфор и серебро Christofle и даже принадлежавшее Берни студенческое кольцо выпуска 1960 года Университета Хофстра.

Она подписала бы изъятие любой ценимой ею вещи, которую считала своей до того декабрьского дня, когда муж открыл ей, что ее мечта полностью построена на украденных им мечтах других людей, многих из которых она знала и любила всю жизнь.

Предлагая Рут Мэдофф это гражданско-правовое соглашение, прокуратура сделала некоторые существенные признания, как открыто, так и в неявном виде. Обвинение открыто признало, что оно не в состоянии доказать в суде правомерность своих притязаний на имущество Рут стоимостью 14,5 млн долларов (пентхаус на Манхэттене и пляжный дом в Монтоке), приобретенное до того, как началась, согласно заявлению Мэдоффа, его афера. Они признавали также, что она может побороться с ними в суде за другое передаваемое ею имущество стоимостью в 70 млн долларов.

С другой стороны, негласный посыл соглашения состоял в том, что прокуратура не выдвигает уголовных обвинений против Рут Мэдофф. Если бы основания для таковых имелись, не было бы надобности в гражданско-правовом соглашении. Если бы ее можно было обвинить и осудить, они, в соответствии с законодательством о конфискации в уголовном порядке, наложили бы руку на каждый имеющийся у нее пенни, и она никаким образом не смогла бы им воспрепятствовать.

Поэтому в обмен на согласие подписать передачу этих активов без борьбы Рут позволили сохранить 2,5 млн долларов, чтобы она устроила себе новый дом, новую жизнь, какое-нибудь будущее.

Пожалуй, это было единственным возможным для нее облегчением, даже если это соглашение защищало ее только от будущих претензий прокуратуры. Оно не защищало ее от чьих-либо еще исков, включая конкурсного управляющего Ирвинга Пикарда. И оно безусловно не защищало ее от подозрений и оскорблений, с которыми она сталкивалась каждый день в мире за стенами тихой юридической конторы в башне рядом с Крайслер-билдинг.

Так или иначе, она подписала соглашение недрогнувшей рукой, как и Чавкин. В какой-то момент эту страницу передали по факсу судье Чину и в федеральную прокуратуру.

Теперь сцена была готова к понедельничному спектаклю. 29 июня зрители тесно расселись на полированных скамьях богато украшенного официального зала суда со стенами, забранными деревянными панелями и золоченым потолком с кессонами, на девятом этаже здания федерального суда. Судебные приставы внимательно изучали толпу, готовые к любой вспышке неконтролируемых эмоций.