Креативы Старого Семёна

С Бабелем же вообще было трудно. Хоть его и реабилитировали посмертно, но все равно он считался чуждым, и издавался всего дважды – в Донецке, году в пятьдесят седьмом, что ли, и в шестьдесят восьмом – в Москве. Оба раза тиражом в тридцать тысяч, огромным по нынешним временам, но совершенно мизерным по меркам того времени. Такими же тиражами, кстати, издавались и другие авторы с подмоченной репутацией – Ахматова там, Цветаева, Булгаков или, например, Кафка.

И вот, получив на работе премию, я в первый раз в жизни отправился на черный рынок. Располагался он в центре Москвы, на Кузнецком мосту.

На Кузнецком было оживленно. Продавцы и покупатели, несколько сот человек. И никаких прилавков, никаких книг. Я вошел в густую толпу и начал движение.

– Чем интересуетесь? – шепнул мне в ухо мужик с бегающими глазками.

– Бабель нужен.

– Не, спроси еще у кого. У меня был на той неделе, сейчас нету. Хочешь Мандельштама? Недорого отдам.

Не было и у второго, и у третьего, и у пятого. Все же через несколько минут мне повезло.

– Двадцать пять, – тихо сказал мне небольшого роста мужчина с длинной бородой.

.Я кивнул. Хотя, честно говоря, планировал отдать не больше пятнадцати.

– Стой здесь, я подойду, – сказал он и как-то мгновенно исчез.

Минут через десять он прошел мимо меня, бросив на ходу:

– Пойдём!

Я двинулся за ним. Шли быстро. Вышли на Пушечную, прошли квартала два, он остановился, посмотрел на меня – я отстал метров на пятнадцать – и свернул в подворотню.

Тут я немного заколебался. Вот сейчас зайду, а он ударит меня чем-нибудь тяжелым по башке, отберет деньги, и поминай как звали. Но все же свернул и я. Мужик стоял, ждал. Увидев меня, достал книжку в полиэтиленовой обложке, такие продавались в канцтоварах копеек за пять. Я посмотрел. Московское издание, книга не новая, видно, что ее читали, но аккуратно. Я полистал, помедлил. Было очень противно отдавать этому барыге такие сумасшедшие деньги.

– Вместе с обложкой! - выпалил я неожиданно для самого себя. Подсознательное желание чем-то его уесть вылилось в такую мелочную форму.

– Вместе, вместе, – нетерпеливо кивнул он.

Он пересчитал деньги, отдал мне книгу и быстро ушел. А я двинулся к метро. Прошел мимо черного рынка. Мой барыга стоял на том же месте и курил, дымящаяся беломорина высовывалась из его длинной бороды.

По дороге, в вагоне метро, я рассмотрел книгу повнимательней. Издательство, тираж. Цена, не помню, копеек девяносто, что ли. Где-то она и сейчас у меня лежит, эта книжка, можно уточнить.

В 1966 году французский писатель Эрве Базен написал роман "Супружеская жизнь". Книгу эту у нас довольно быстро перевели и издали (переводчиком, кстати, был небезызвестный Юрий Жуков). И я ее тогда же прочел. Но сейчас не помню оттуда ничего. Ни сюжета, ни героев, ни… ну вообще ничего. Кроме одной фразы. Кто-то про кого-то там говорит:

— Они такие бедные, у них нет даже посудомоечной машины!

Посудомоечной машины в то время и у меня не было. Собственно, сейчас тоже нет, но не в этом дело. А в том, что тогда ее не было не только у меня. Ее вообще не было ни у кого. Не во Франции, разумеется, а у нас. Ну, может, только у Юрия Жукова и других лучших людей страны. И не то, что просто не было, но даже и никто знать не знал, ведать не ведал, что такая машина существует в природе. Вот поэтому, наверное, фраза и запомнилась.

Потом иногда, моя посуду, я думал: как же она устроена, эта машина? Непонятно! И только в начале восьмидесятых, наконец-то, я ее увидел. В нашем НИИ финны построили новое здание вычислительного центра и сдали его под ключ. Там была и кухня для персонала. А в кухне стояло это чудо техники, поразившее меня своей простотой.

Не было в стране не только посудомоечных машин, но и жидкости для мытья посуды. Зато были хозяйственное мыло, сода, горчица и прочее. Этим и мыли. Получалось не всегда хорошо.

Ну так вот, однажды мне понадобилась жарковница. Которой я пользовался редко, раз в полгода примерно. И выяснилось, что я ее в последний раз плохо помыл. И крышка намертво к ней прилипла. Крышка, как и сама жарковница, была тяжелая, чугунная. Отодрать ее от кастрюли я так и не смог. И назавтра в курилке рассказал о своей проблеме.

— А ты поставь ее на газ, - посоветовал мне Миша из соседней лаборатории, - жир растает и крышка отойдет.

— Не рванет? Это ж какие-то магдебургские полушария!

— Нет, не рванет. Ты вообще представляешь себе физику этого процесса? Магдебургские полушария здесь ни при чем. Внутри жарковницы нет вакуума, а свойства пара таковы, что… - и Миша снисходительно стал мне объяснять, что произойдет на самом деле.

Не то, что Миша был уж такой ученый физик, но все же он подрабатывал репетитором. Причем преподавал именно физику. И я ему поверил. Поставил жарковницу на огонь. И время от времени подходил к плите, проверял – растаял ли уже жир. К счастью, в тот момент, когда чугунная крышка подскочила чуть ли не на метр, меня у плиты не было. Иначе, вполне возможно, я бы об этом не вспоминал.

На следующий день, встретив Мишу, я ему сказал:

— Миша, так тебя и перетак! Ты что ж мне посоветовал! Меня вчера этой крышкой чуть не убило!

Миша изменился в лице. Потом, помолчав пару минут («переживает», - мелькнула у меня догадка), говорит:

— Ну да, все правильно. Так оно и должно было быть. Потому что пар, который образуется при нагревании… - и он опять очень убедительно обрисовал мне происходившие внутри жарковницы термодинамические процессы.

Вот с тех пор я как-то физикам не очень доверяю.

Один раз в жизни я видел вблизи знаменитого писателя. Это был Василий Аксенов.

Случилось это так. В Пушкинском музее проходила выставка Филонова. Ко входу стояла длиннющая очередь. Но у нас с женой был пропуск на двоих, и мы стояли в другой очереди, совсем короткой. Справа, у служебного входа. А впереди нас стоял Аксенов.

Очередь двигалась медленно, милиционер, стоявший на входе, документы проверял тщательно. Наконец дело дошло до писателя, и он протянул прапорщику свою бумажку. Тот внимательно посмотрел на классика, медленно прочел бумажку, потом говорит:

– Не годится!

– Почему это?

– Вот тут у вас так, видите, - снисходительно объяснил милиционер, - а должно-то быть вот так!

– Ну и что теперь?

– Теперь-то? - с торжеством произнес прапор. – Теперь идите к тому, кто вам эту филькину грамоту выдал. А я вас пропустить не могу.

Писатель постоял минуту, потом повернулся и ушел.

Я говорю прапорщику:

– Это же Аксенов! Писатель знаменитый!

– А я знаю, – объяснил он, – пусть прогуляется!

И одарил меня радостной улыбкой.