Креативы Старого Семёна

– Садись, – сказал Коля, – будем деньги считать.

Дело затянулось часа на три. Купюры были мелкие, а сумму набрать требовалось довольно большую. Примерно мою полугодовую зарплату. Коля считал, складывал в пачку, перевязывал резинкой. Потом давал мне. Пока я пересчитывал, Коля набирал следующую пачку. Дважды пересчитанные пачки я складывал в полиэтиленовый пакет. Время от времени процесс прерывался – звонили в дверь. Приходили ларечники, забирали товар, рассчитывались.

Наконец я вышел на улицу, держа в руках довольно объемный пакет. Было немного тревожно – деньги большие, вдруг ограбят. Оглядываясь, дошел до остановки, дождался трамвая, сел. Ехать было долго, примерно полчаса.

Присматривая за пакетом, я думал о Селезневе. Он всегда вызывал у меня симпатию – очень корректный, при этом требовательный человек. Работу принимал лично, вникал во все мелочи. Мы и спорили с ним иногда, и даже ругались, но все его замечания были по делу. И вот он же берет взятки. Странно, но я никогда не мог в это поверить. Хотя и знал, что это так.

Приехал, поднялся на третий этаж.

– Я к Виктору Сергеевичу от такого-то, – сказал я секретарше, строго следуя инструкции, полученной от завлаба.

– Проходите.

Я вошел, поздоровался, показал глазами на пакет.

– Поставьте сюда, – сказал он немного смущенным, как мне показалось, голосом.

Ну и на этом все закончилось. Я пошел к метро. У входа частники продавали беляши. Хотя с деньгами было совсем плохо, но уж очень я оголодал с утра. Купил, и тут же, войдя в метро и встав на эскалатор, начал есть. Внутри было одно тесто. Когда беляш был почти съеден, в нем все же обнаружился крохотный кусочек мяса. От неожиданности я уронил его на эскалатор.

…………………………

С тех пор прошло двадцать лет. Про Селезнева ничего не знаю. Коля давно завязал с торговлей, трудится в какой-то конторе. Лучше всех дела сложились у Сереги, иногда вижу его по телевизору, что-то там рассказывает про бизнес.

А с завлабом моим года четыре назад мы сидели, вспоминали прошлое. Он сказал:

– Знаешь, о чем я жалею?

– О чем?

– Да ты понимаешь, как. Ведь Селезнев платил большие деньги. Я же мог по-другому поступить. Часть передавать в НИИ, а остальное брать себе через Серегу. Ну еще, конечно, откат Селезневу. И был бы у меня сейчас какой-нибудь свой бизнес.

– Ну и почему ты так не сделал?

– Дурак был. Я как тогда рассуждал: у меня лаборатория, подчиненные, я должен их кормить. Да ведь все равно на всю жизнь не накормишь. Как-нибудь вы бы все устроились.

Я промолчал. Спорить не хотелось.

А вскоре он умер. Перенервничал на работе, инфаркт. Будь у него свое дело, может, был бы жив и до сих пор, кто знает?

Вспомнил одну историю про Максима Горького, только не отца, а сына. Вычитал я ее в мемуарах какого-то академика, фамилию которого забыл. Мемуары эти лежали в уцененных книгах, и я по дороге домой их купил, в метро почитать. Книжка написана была языком совершенно суконным, всё забылось сразу же. Кроме одного эпизода.

Автор вспоминает, как он приехал на Капри, в гости к Горькому. И тот попросил его позаниматься со своим сыном. Физикой и математикой.

– Поскольку,– сказал Горький,– сын у меня балбес и лентяй.

Ну и будущий академик добросовестно провел с Максимом несколько уроков, дал ему домашние задания и уехал с Капри. Через несколько месяцев заехал снова, спрашивает:

– Ну, Максим, решил?

— Нет, Вы больно сложные задачки дали. Я уж их Эйнштейну посылал, тот тоже решить не смог!

Читаешь книги, статьи, воспоминания. И постоянно натыкаешься на такое:

– Это было во времена коллективизации. Или: во времена ежовщины, борьбы с космополитизмом, хрущевской оттепели, брежневского застоя, перестройки и гласности. Или "в лихие девяностые". И так далее.

А на самом-то деле проще бы надо. Как раньше говаривали:

— Это было при государыне Екатерине (Николае Павловиче, Александре Освободителе etc).

И всем было понятно, о каких временах и, главное, о каких нравах идет речь.

То есть, говорить следовало бы так: это было при Ленине (Сталине, Хрущеве, Брежневе, Андропове, Черненко, Гобачеве, Ельцине, Путине). И тоже всё всем понятно.

Как было, так и есть. Как жили, так и живем. При ком-то.

Как-то одна знакомая говорит:

– Больше всего люблю рыжих мужчин!

– Почему? - поинтересовался я.

– Понимаешь, рыжих в детстве дразнят, над ними издеваются. Вспомни школу, например. А они зато потом вырастают и отыгрываются. Отыгрываются! - повторила она с восторгом.

Я играл турнирную партию с кандидатом в мастера Н. Контроль был 2 часа на сорок ходов.

К концу четвертого часа позиция оставалась сложной, хотя, казалось, у меня был некоторый перевес. К тому же у Н. висел флажок, а у меня оставалось еще минуты три-четыре.

Н. был сильно возбужден, запись он давно бросил, ходы делал резким движением руки, и ей же бил по часам. Не очень приятно для партнера, но ладно уж, дело привычное. И тут он сделал неожиданный для меня ход. Я схватил авторучку, но до бланка ее не донес – вглядывался в позицию. Это продолжалось, может быть, секунд 20-30. И вдруг Н. прямо-таки завопил:

– Записывайте ходы!

От этого неожиданного крика я сбился в расчетах, сделал плохой ход, и вскоре сдался. Руку партнеру пожал, хотя был на него очень зол. Но, с другой стороны, рассуждал я, он же на флажке играл. Нервы не выдержали, не так уж парень и виноват.

Увы, в следующем туре я с удивлением наблюдал, как Н. повторил тот же номер. И опять с успехом.

С тех пор прошло очень много лет. Я давно бросил шахматы. А этот самый Н. по-прежнему играет, в ветеранских турнирах. Может, он давно уже другой человек, вежливый, корректный. А может, все тот же, из тех, кого Корчной, помнится, называл «шансшпиллерами». Их приемы разнообразны, всегда неожиданны и часто приводят к очку в турнирной таблице. Когда такой играет с кем-то другим, то наблюдать за ним даже забавно. Хотя все равно немного противно.

Это случилось в 74-м году, на матче Карпов-Корчной. Там был странный для матча регламент: доигрывание предусматривалось не после каждой партии, а после двух.

Ну и однажды мы с приятелем пошли в зал Чайковского на матч. Предыдущая партия как раз была отложена, а эту гроссмейстеры довольно быстро сыграли вничью. Я уж не помню всех подробностей, но почему-то после партии мы с приятелем оказались в комнате, где был городской телефон (а мобильных, напоминаю на всякий случай, тогда не существовало в природе).

Тут в комнату прибегает мастер В., который писал о матче в "Ленинское знамя", орган Московского обкома КПСС. На партию он опоздал, но уже успел забежать в пресс-бюро, взять релиз. Сразу бросается к телефону, звонить в газету. Диктует им этот релиз как свое творчество.