Креативы Старого Семёна

– Роспись мне понравилась, про сотворение мира. Ева уж больно хороша. Натурально так нарисована, и волосики видны, и секель.

И на этом мы расходимся. И прошло с тех пор лет тридцать. И он, если жив, конечно, давным-давно забыл и про Углич, и про церковь, и про свой рассказ. А я вот почему-то помню. Сейчас вот написал – может, забуду? А кому-то не повезет, прочтет и будет это долго вспоминать и плеваться? Ну тогда простите.

Когда б вы знали, из какого сора Растут стихи, не ведая стыда, – написала когда-то Ахматова. Эти строчки настолько зацитированы, что даже неловко их и повторять. Да, растут из сора. Не ведая стыда. Но бывает и по-другому.

С тех пор, как я в довольно-таки зрелом возрасте прочел знаменитый "Пейзаж" Галича, меня не оставляло чувство, что я раньше читал что-то подобное. Что-то неуловимо похожее. И вот лет через двадцать пять, сегодня утром, вспомнил. Вспомнил!

Итак, вот "Пейзаж" Галича:

Все было пасмурно и серо,

И лес стоял, как неживой,

И только гиря говномера

Слегка качала головой.

Не все напрасно в этом мире,

(Хотя и грош ему цена!),

Покуда существуют гири

И виден уровень говна!

Первое четверостишие - явление. Второе - осмысление.

А вот Блок:

Ты помнишь? В нашей бухте сонной

Спала зеленая вода,

Когда кильватерной колонной

Вошли военные суда.

............

Случайно на ноже карманном

Найди пылинку дальних стран -

И мир опять предстанет странным,

Закутанным в цветной туман!

Так что не только из сора растут стихи. Бывает, что и из алмазов. Но тоже не ведая стыда.

Когда-то я вспоминал историю о том, как пострадал из-за ошибочного отзыва Полугаевского о сыне одной нашей сотрудницы. Был у меня и еще один случай. И тоже связанный с Полугаевским.

Дело было так. Я играл турнирную партию с кандидатом в мастера Г. У меня оставлось до контроля еще полчаса, а он был в сильном цейтноте, играл на висящем флажке, партию записывать давно бросил. И стал заглядывать в мой бланк, чтобы определить, сколько ходов ему еще надо сделать. Это меня несколько раздражало.

И тут я вспомнил прочитанное в каком-то турнирном бюллетене. Что Полугаевский в аналогичной ситуации закрывал свой бланк локтем. Вернее, как писал журналист, "крепким локтем". Да-да! Так там и было сказано: "забавно было наблюдать, как мастер N. взглядом пытался сдвинуть с места крепкий локоть гроссмейстера".

Ну и я, не будь дурак, тоже положил локоть на бланк. Сижу, обдумываю ход. Но кандидат в мастера Г. оказался сообразительнее мастера N. Он быстро правой рукой приподнял мой локоть, левой вытащил из-под него бланк, посмотрел, сколько сделано ходов, и сунул бланк обратно.

Собственно, вот и вся история про ошибку гроссмейстера. Хотя, может быть, ошибки и не было. Скорее всего, с Полугаевским этот номер бы не прошел. У него-то локоть был крепкий, гроссмейстерский. А у меня - так себе локоток, кандидатский.

Пару лет тому назад поймал я "левака", восточного человека лет тридцати на старых, разбитых "Жигулях". Разговорились. Вернее, говорил больше он, а я слушал. Рассказал он, что женат, двое детей. Что страна у них бедная, не то что Туркмения. Ни газа, ни нефти. Работы нет. Раньше хоть наркотики возили из Афганистана, теперь это опасно. Вот, решил поехать в Москву, уже пять лет здесь. Сначала один жил, потом и жену с детьми перевез. Снимает квартиру, дети скоро в школу пойдут. Трудно, денег мало, вертится с утра до вечера, очень устаёт. А что делать? Дети же. Двое, скоро третий будет. Или здесь, в Москве работать, или...

И тут этот спокойный, рассудительный человек, отец семейства, мгновенно преобразился. Глаза его сверкнули, и он чуть ли не выкрикнул гортанным голосом:

— В моджахеды идти!

И я как-то сразу представил его другим - борода, халат, на шее "калашников", за поясом кинжал, на поводу навъюченный героином ишак. Ночь, звезды, светит луна, река. На том берегу застава, русские пограничники... На какую-то секунду стало страшно, но мой собеседник уже потух, и продолжал спокойным голосом:

— Нет, я решил в Москву. Так лучше. И потом, наш президент, на него большая надежда. Он себя уже обеспечил, теперь для народа будет стараться. Жизнь наладится!

Он довез меня до места, я расплатился, пожелал ему удачи. Он поблагодарил и уехал.

И что же это за время такое? И что за жизнь, когда целый народ, целая страна зависят от какого-то там президента? И с чего вдруг начнет он стараться для народа? Нет, будет он жить, как и жил. Пока не помрет. Или его убьют. И придет новый, и начнет себя обеспечивать. А народ будет ждать и надеяться, что новый наворует себе и начнет стараться. А пока - в Москву на заработки. Или все-таки в моджахеды?

Был на нашем заводе один работяга по кличке Заусенец. Вообще-то звали его Вася, а кличку свою он получил оттого, что трудился на шлифовальном станке. Веселый такой был мужик лет пятидесяти, очень здоровый, любил, как это принято называть, жизнь во всех ее проявлениях. А если попросту, то баб и водку.

Однажды я к нему обратился по делу: приятель достал какие-то там старинные дверные ручки, медные. Которые надо было отшлифовать и покрыть лаком. Короче, принес я их Заусенцу, он посмотрел, взял, назначил цену. Через пару дней звонит: все готово, можешь забрать.

Прихожу в цех, принимаю работу, достаю деньги. Уж сейчас и не помню, сколько это стоило. Помню лишь, что была у меня только пятитысячная бумажка, ее я и дал.

Заусенец всполошился:

– Так ведь сдачу надо, а откуда... Получка еще когда, а я уже... Жена вон только на обед и сигареты дает. Хорошо не знает, что обед-то я по талонам беру, бесплатно. А то и выпить бы не на что. Заначка-то кончилась...

Тут он задумался.

— Погоди, к бабам схожу, разменяю. Они у нас деньгастые!

И подмигнув, пошел по цеху. Долго его не было. Возврашается, дает сдачу.

– Вот же, итит твою нежность! Ну что за натура бабская! К одной, к другой...Третья только разменяла, Верка. А Зинка с Олькой в один голос: что ты, Васенька, откуда у меня! Ведь есть же у них деньги, что я, не знаю, что ли. Мы же... – тут он жестами изобразил, насколько близко их знакомство. – А прибедняются, мнутся, как неродные!

Взял я ручки эти медные, и ушел посмеиваясь. А смешно мне было потому, что вспомнил, как много лет назад приятель-артист, вернувшись с прибалтийских гастролей, жутко возмущался своими же коллегами, актрисами.

— У нас-то деньги кончились, идем к бабам, просим взаймы. Не дают, говорят - нету! А на самом-то деле есть, просто приберегают: вдруг шмотку какую-нибудь удастся купить, Прибалтика все же. И главное, не чужие же люди, – тут последовали точно такие же жесты, что сегодня у Заусенца, – могли бы войти в положение. Нет, натура бабская!