Креативы Старого Семёна

На днях довелось мне увидеть Б.В. Спасского и послушать его выступление на презентации книги С.Воронкова о Богатырчуке.

Спасский – человек сложный, во многом взгляды его мне далеки, но одно качество Бориса Васильевича меня неизменно восхищает.

В отличие от многих, очень многих профессионалов он начисто лишен такого отталкивающего свойства характера, как эгоцентризм. Напротив, с неподдельным интересом наблюдает он людей, с которыми сводит его жизнь, замечает и запоминает разные, казалось бы, мелочи. Но как часто эти мелочи дают ключ к пониманию характера, да что там характера – сути человека.

Да, многие шахматные чемпионы изучают своих противников, стараясь понять их сильные и слабые стороны. Понять, чтобы использовать это знание в борьбе, чтобы добиться успеха. Вспоминается, например, очень тонкая характеристика, которую Карпов дал Полугаевскому. Почему, рассуждает Карпов, белыми Полугаевский играл солидные позиционные схемы, а черными шел на большой риск, избирая острейшие варианты в староиндийской или сицилианской защитах? Да потому, что он был уверен - при "солидной" игре на уравнение черные обречены мучиться под позиционным прессом. И Полугаевский, вообще-то робкий человек, играя черными, становился смелым до отчаяния.

Но это – характеристика противника, соперника, конкурента. Спасскому же важен сам человек – хорош он или плох, умен или глуп, любит ли женщин, остроумен или туповат. Важен без всякой практической пользы. Ему просто-напросто интересны люди. Не так уж мало, если вдуматься.

Его мемуарные заметки о Ботвиннике, Кересе, Болеславском, Петросяне, "фатере" Бондаревском, Фишере, да о очень многих персонажах из мира шахмат неизменно доброжелательны, полны точных, выразительных деталей и, мне кажется, дают для понимания сущности этих людей больше, чем многостраничные биографии.

К тому же Борис Васильевич не боится признавать свои ошибки. Например, он вспомнил данную им когда-то уничижительную характеристику Ботвинника - "вождь лилипутов". И сказал: – теперь я так не считаю.

Именно восхищение этим неподдельным интересом Спасского к людям продиктовало мне когда-то один маленький рассказ. Не мне судить, хорош он или плох, но, так или иначе, Спасскому я обязан его возникновением.

Здоровья Вам, Борис Васильевич! И долгих, счастливых лет жизни!

Тукмакова я видел "вживую", страшно сказать, 44 года назад, на чемпионате СССР. Это был, мне кажется, один из сильнейших чемпионатов страны за всю историю. Те, кто сомневается, могут посмотреть на итоговую таблицу. Между прочим, из всех мастеров, игравших в том турнире, гроссмейстерами не стали только двое – Аверкин и Жуховицкий. Не стали, уверен, только потому, что в свои лучшие годы они были лишены возможности играть в турнирах с гроссмейстерской нормой.

Так вот, однажды во время тура зашел я в небольшую комнату за сценой где стоял телевизор. И участники смотрели футбол. Часть из них уже закончила свои партии и обосновались у телевизора капитально, остальные забегали посмотреть, сделав ход. Играла сборная СССР, уж не помню, с кем.

Вплотную к телевизору, сбоку, чтобы не заслонять остальным картинку, сидел гроссмейстер Либерзон, один из немногих советских, можно сказать, гроссмейстеров-любителей. Он окончил технический вуз и работал инженером в одном из московских НИИ. В знаниях, естественно, уступал профессионалам, и уж очень больших успехов не имел. Но играл все же весьма сильно, его тактический талант отмечал сам Ботвинник. В жизни Либерзон был добродушным, незлобливым человеком, очень естественным, начисто лишенный какой-то позы. Высокий, немного нескладный, он почему-то вызывал в окружающих желание подшутить, даже подразнить, к чему он привык и не обижался.

Итак,я зашел в комнатку. Впереди, у телевизора, сидел Либерзон дальше еще несколько человек, а сзади, около самой двери, расположились Таль и Тукмаков. Оба они были не в лучшем настроении. Таль уже потерял шансы на попадание в "межзональную" четверку и, что называется, доигрывал турнир. Тукмаков же, один из самых перспективных молодых мастеров, вообще шел на одном из последних мест. Может быть, поэтому футбол у него большого интереса не вызывал. Он посмотрел на Либерзона. Тот сидел, положив руку на телевизор и впившись глазами в экран.

– Володя,– начал Тукмаков,– ты завтра поедешь в МГУ играть в блиц?

На следующий день в МГУ намечался грандиозный шахматный праздник, и организаторы пригласили на него всех участников чемпионата СССР.

– Нет,– отмахнулся Либерзон, не отрывая взора от футбола,– не поеду.

– Автобус подадут к гостинице, Володя,– уговаривал Тукмаков, посматривая на Таля,– туда и обратно довезут, и всё бесплатно. Да еще в турнире призы будут. Поехали!

– Да не играю я в блиц, у меня часов даже дома нет!

– Как это нет? И не было?

– Были, да я их сломал!

– Обо что же ты их сломал, Володечка?

Тут Либерзон помолчал, вспоминая, побарабанил пальцами по телевизору, потом повернулся к Тукмакову и сообщил:

– Об руку!

И уткнулся в экран. Тукмаков еще раз посмотрел на Таля, тот очень тихо, чтобы не услышал Либерзон, сказал:

– Задумчивость - его подруга.

И дальше футбол смотрели уже молча.

И вот, спустя столько лет, я снова увидел Тукмакова, пусть только на экране монитора. Хорошая русская речь, интеллигентность, чувство собственного достоинства – все это не может не нравиться. Но и тот двадцатитрехлетний мастер, пытавшийся отвлечься от невеселых мыслей о своей неудаче, мне тоже симпатичен.

Да, а уже в следующем чемпионате СССР Тукмаков завоевал серебряную медаль с результатом +9 -1 =11. Впереди был только неистовый Корчной, которого, кстати, Тукмаков победил в личной встрече.

Ну и напоследок. Читатель, дочитавший до этого места, может спросить у автора: "А вы-то что делали на том чемпионате?" Отвечаю. Я выполнял роль, вполне соответствовавшую моему шахматному таланту, – работал демонстратором.

Тут на днях в троллейбусе разговорился с пассажиром, мужчиной лет шестидесяти. Веселый такой, общительный, все убеждал:

– Поезжайте отдыхать в Хорватию, там замечательно! Воздух, море! Что вы в Москве всё киснете.

Ну а потом его остановка, он пошел к выходу, я сижу. Троллейбус остановился, и он, уже в дверях, представился:

– Петр Ершов, великий русский писатель. Пишу как Зощенко, только лучше. А меня за это с работы выгнали.

И с этими словами он вышел из троллейбуса. А я приехал домой, включил компьютер, и в нетерпении задал в поисковике строку: "писатель Петр Ершов".

И вот же незадача (или облом, как сейчас говорят) – оказывается, автора "Конька-Горбунка" тоже звали Петром. И он совершенно забил в Гугле всех остальных Петров Ершовых.