Креативы Старого Семёна

Комсомольское слово,

Комсомольское дело,

Комсомольская совесть моя!

Л.Ошанин

Когда-то я был комсомольцем и ходил на комсомольские собрания. Они бывали двух видов – общее и собрание отдела. На общем слушали отчет секретаря, выбирали новый комитет комсомола, ну и принимали разные обращения: боролись за мир, клеймили американский империализм и израильскую военщину, одобряли исторические решения очередного съезда КПСС, осуждали разных отщепенцев и так далее. Все это часа на два-три. Отдельские же собрания обычно укладывались в полчаса. И повестка дня была пожиже: выбирали нового комсорга, утверждали характеристику какому-нибудь комсомольцу, который собрался в Болгарию или ГДР, потом собирали копеек по тридцать на Анжелу Дэвис или на Луиса Корвалана. И всё. Иногда, правда, бывал и еще один пункт – рекомендация в партию. Тут надо кое-что пояснить. Членство в партии резко повышало шансы инженерно-технических работников на продвижение по службе. Поэтому желающих было много. Но просто так инженер в партию вступить не мог, это делалось по разнарядке из парткома. Раз в пару лет в отдел она приходила, на одного человека. Партийная ячейка выбирала достойного. Если он при этом был комсомольцем, то требовалась резолюция комсомольской ячейки: достоин, рекомендуем. Обычно все проходило гладко. Но в тот раз, о котором я хочу рассказать, случилось неожиданное.

На одно место оказалось два претендента-комсомольца, Латынин и Песков. Оба, будучи законченными карьеристами, страстно хотели вступить в партию. И партячейка поколебавшись решила: пускай комсомольцы сами выберут достойного.

И собрание началось. Ввиду ответственности момента на нем присутствовала парторг Майя Викторовна, старая дева лет пятидесяти.

Оказалось, что друзья-соперники не теряли времени даром. Каждый сколотил группу поддержки. И когда дали слово первому оратору, то он высказал мнение, что Латынин – именно тот человек, который достоин такой высокой чести, в то время как Песков – проходимец, карьерист и пробу на нем ставить негде. Второй же оратор держался мнения самого противоположного. Обстановка накалилась, вскоре начались крик, ругань, перебранка, короче говоря, все то, что сейчас называется столь ненавистным мне словом «срач».

Я сидел, никак не участвуя в процессе. Оба кандидата были мне глубоко безразличны. Но потом все же решил развлечься. Прошу слова, говорю: Мне, дескать, непонятно, почему комсомольцы про своих же товарищей с такой злобой говорят, почему не жить дружно?

Тут парторг Майя Викторовна меня и осадила:

– Лучше, – говорит, – откровенно выяснить отношения сейчас, зато потом, если настанет час грозных испытаний, война, например, или стихийное бедствие какое, выступить единым строем против опасности!

Ну и не решился я ей возразить.

Чем кончилось собрание, кто победил – честно говоря, не помню. Помню только, что и Песков, и Латынин в партию вступили. Один тогда же, другой через пару лет.

И вот сейчас, через много десятилетий вспоминая все это, я вдруг подумал, что в каком-то смысле Майя Викторовна была права. Потому что если посмотреть вокруг, то складывается такое впечатление, что пока война не начнется, срач не прекратится.

Есть у меня старинный приятель. На пенсию ушел в начале девяностых. Живет на окраине Москвы, практически никуда не выходит, кроме поликлиники и магазинов. Со мной общается по телефону. Но вот недавно, так получилось, встретились мы с ним в городе. Что-то надо было передать, какую-то бумажку, уж не помню. А рядом - "Макдоналдс". Решили выпить кофе и покурить на веранде.

Подошла наша очередь, девушка его спрашивает:

– Капучино, эспрессо, американо?

Он задумался, а потом говорит:

– Мне это... Чтобы как раньше... как при социализме... Короче, чтобы рыбой пахло!

В начале семидесятых получил я ответственное задание от комитета комсомола. А именно - провести инспекцию расположенного неподалеку продовольственного магазина. Выдали мне... ну как сказать, мандат-не мандат, но все же бумагу: такой-то является представителем "Комсомольского прожектора" и ему поручается... ну и так далее. Честно говоря, шел я на задание с большими надеждами. Предвкушал, как завмаг испугается и поведет меня в подвал. А там давно исчезнувшие к тому времени с прилавка товары - икра, буженина и, главное, водка "Московская". И можно будет все это купить. А может быть, даже и подарят.

Но завмаг, проверив мои полномочия, почему-то остался совершенно спокоен.

– Ну что же, молодой человек, походите по залу, поглядите, как мы работаем. И скажите кассирше, что я разрешил вам посмотреть жалобную книгу.

И я с горя стал эту книгу читать. Запомнилась одна жалоба:

"В эти дни в Кремле проходит XXIV съезд нашей партии, весь советский народ встречает этот праздник ударным трудом. А в вашем магазине плохо продают рыбу камбалу!"

С тем я и ушел. Несолоно хлебавши. Даже камбалы не купил.

Где-то в середине семидесятых в СССР подорожало такси. Подорожало вдвое – вместо десяти копеек за километр стало двадцать. И как раз в это время я проводил отпуск в Вильянди.

Городок маленький, из конца в конец рубль. На такси там ездили в соседние, такие же крохотные, города. Но первое время после подорожания, пока не привыкли, никто на такси не ездил. Потом, конечно, притерпелись. Но это со временем.

А тогда работа у местных таксистов была только вечером, после закрытия магазинов. Все городские такси – машин пятнадцать – стояли на центральной площади у ратуши.

Подходишь, говоришь шоферу, к примеру:

— На спортбазу!

Через минуту ты уже на месте. На счетчике сорок копеек. Даешь ему червонец. Он тебе – бутылку водки. И расходимся, взаимно удовлетворенные.

Собственно, в Москве таксисты тоже тогда по вечерам продавали четырехрублевую водку. И тоже за десять рублей. Но все же сервис эстонскому уступал. Продавать продавали, но бесплатно до дома не возили.

С каждым, наверное, это случалось: подходит к тебе на улице совершенно незнакомый человек, просит закурить… или в троллейбусе сосед смотрит в окно, а потом поворачивается к тебе… да мало ли ситуаций бывает, неважно.

Короче, смотрит тебе в глаза и говорит какую-нибудь ахинею. А потом ты идешь в одну сторону, он в другую. И больше никогда его не встречаешь. И не помнишь, молодой он был или старый, брюнет или блондин, пьяный или трезвый. Ну ничегошеньки про него не помнишь. Кроме почему-то той чуши, что он рассказал.

Помню, на экскурсии в Угличе стою около церкви, в которую водили туристов. Выходит из церкви мужичок, просит прикурить. Я чиркаю спичкой, он закуривает и говорит: