Креативы Старого Семёна

Дядя, слава богу, сидел на своей кровати. Только был он еще бледнее обычного.

– Умывальник у нас засорился, сказали сестре-хозяйке, а та: сантехник только завтра будет, потерпите, ничего с вами не случится! А он,– тут дядя показал рукой на пустующую кровать,– полез под раковину. Мы и сказать ему ничего не успели. Хотел, наверное, развинтить, прочистить. А сам же после инфаркта. Ну и вот…

Дядя помолчал немного и закончил:

– Помереть мы тут все можем в любую секунду. Но не так же. Не так!

С тех пор прошло много лет. Но до сих пор, когда, например, разбивается самолет, потому что командир посадил за штурвал своего маленького сына... Или пьяный водитель сбивает пешехода... Ну или еще что-то в этом роде. И вот тогда вспоминается мне тихий дядин голос: «Но не так же. Не так!»

Того больного, конечно, не откачали. А дядя прожил еще года три. Сердце у него было плохое, врачи говорили родным: «Он идет к инфаркту, и ничего тут не изменишь». Спасти дядю могло бы шунтирование, но у нас тогда его еще не делали.

Мне было, наверное, лет пять, когда мама повела меня на «Синюю птицу» во МХАТ. Я и сейчас отчетливо помню какой-то волшебный желто-белый свет, заливающий сцену, и толстяка Хлеба, большим ножом отрезающего от себя краюху. И помню ощущение радости, чуда, которое длится и длится. А потом огорчение, даже горе, потому что понял - скоро это уже кончится! Кончится представление, исчезнет чудо. Это было первое, и поэтому, наверное, самое сильное театральное очарование.

А когда я учился в первом классе, случилось и первое разочарование. Наш класс повели в Дом культуры строителей, Он размещался рядом со школой, на Первой Парковой улице. Приехали артисты и показывали нам сказку, какую – уж не помню. А сидел я на крайнем левом месте в первом ряду, и кроме сцены видел и правую кулису. Увлеченный действием и одетыми в сказочные костюмы артистами, не сразу заметил я пожилую тетю в самой обычной клетчатой юбке и обычной же шерстяной кофте. Она стояла в кулисе, смотрела на сцену, дожидаясь, как я потом сообразил, нужного момента, а потом сложила ладони рупором и поставленным актерским голосом растяжно произнеслала:

– Весна-а-а! Мы ждё-ё-ё-м тебя!

Повернулась, да и ушла.

И тут же всё для меня пропало, в сказку я больше не верил. Оказывается, это было понарошку! Боже мой, какое разочарование!

Потом жизнь подарила мне много театральных впечатлений. Я видел Раневскую в «Странной миссис Сэвидж». Высоцкого в «Гамлете». Плятта и Любовь Орлову в «Милом лжеце». Видел много замечательных спектаклей и превосходных артистов. Приходилось, конечно, смотреть и неудачные, а то и просто плохие постановки. Но никогда не был я в театре так счастлив и так несчастлив, как в детстве.

Из дома я выходил затемно, на работе надо было быть к восьми. Метро – на расстоянии одной сигареты, потом втиснуться в вагон и до «Новокузнецкой». В вестибюле среди толпы часто возникало короткое завихрение. Это торговка, одна и та же, даже лицо ее помню, хоть прошло чуть ли не двадцать лет, зорко следя, не появился ли милиционер, доставала из сумки товар, обычно какие-нибудь газовые шарфики и платки. Вокруг собирались женщины, смотрели, щупали, покупали. Иногда кто-нибудь подозрительно спрашивал:

– А что так дешево?

– Не волнуйтесь, женщина,– отвечала торговка уверенным голосом,– товар растаможен!

Я проходил мимо, потом по лестнице вверх, потом на эскалаторе – перед которым дежурили, тоже годами, одноногий седой нищий в кожаной куртке и его породистая рыжая собака – вниз, на «Третьяковскую», снова втиснуться в вагон, проехать две станции, выйти в темноту и вместе с толпой – к платформе электрички, метров сто. Вдоль дороги продавали паленую водку.

– Восемь, пятнадцать, восемнадцать!– кричали женщины, тряся четвертинками и поллитровками. – Водка хорошего качества!

Водка тогда в магазинах стоила рублей пятьдесят, кажется. Если же она продавалась дешевле, то покупателю тем самым давали понять, что водка паленая, и вся ответственность – на нём самом. Но кто ж в таком деле боялся ответственности?

На платформе становилось легче. Во-первых, горели фонари, во-вторых, у третьего от входа столба собирались наши, заводские. Ждали электричку, можно было покурить, посмеяться. На столбе, правда, было написано аккуратным почерком «Жиды и кавказцы – враги России», но обычно Галина Михайловна, деликатная моя сослуживица, спиной закрывала от меня надпись.

А потом еще пять минут на электричке, десять – пешком, и ты на месте. И можно почувствовать себя человеком. Компьютер, работа, перекур, кофе – все, как раньше. И так до пяти, а там снова в темноту, и на электричку. Где в вагонах шла бойкая торговля. Одно время, помню, продавали спиртомеры.

– Прошу вашего внимания, уважаемые пассажиры!– начинал продавец. – В наше время сплошь и рядом вам пытаются продать разбавленную водку – на улице, в киосках и даже в магазинах. Защититься от обмана вам поможет ареометр – прибор для измерения крепости водки. В магазине такой прибор стоит не менее ста рублей, но мы, благодаря прямым поставкам, предлагаем его вам всего за тридцать! Демонстрирую.

Тут мужик доставал початую бутылку, стакан и волшебный прибор. Наливал грамм сто и опускал в стакан ареометр.

– Прошу убедиться,– говорил он, передвигаясь по проходу,– ровно сорок градусов. Можно пить.

И для убедительности выпивал грамм пятьдесят.

– Всего тридцать рублей!– повторял мужик, раздавая товар, собирая деньги и отсчитывая сдачу,– надежно защитит вас от фальшивой водки!

И быстро уходил в следующий вагон. А счастливые покупатели тут же доставали свою водку и начинали проверку.

– Действительно, сорок оборотов!

И выпивали со спокойной душой.

Вскоре мужик этот появляться на нашем маршруте перестал. Потому, видимо, что ареометры были фальшивые. Опускай хоть в воду, хоть в портвейн, хоть в чистый спирт – все одно, прибор показывал сорок градусов.

После электрички – метро, час пик, давка, пересадка, снова втиснуться в вагон, потом выйти на улицу, одна сигарета и ты дома.

Хорошо, что живешь рядом с метро, не надо в автобусе трястись.

В девяносто третьем году мне пришлось уйти из родного НИИ – все разваливалось, платили гроши… ну, это происходило тогда почти во всех отраслевых институтах. Повезло: приятель устроил меня на крупный станкостроительный завод. Помню, в первый рабочий день зашел я его поблагодарить.

– Что ты волнуешься?– говорит. – Вороничев, царствие ему небесное, всегда повторял: даже если всё в стране развалится, станки нужны всегда! Так что все будет в порядке. Завод на ходу, заказов полно!