Креативы Старого Семёна

Гершензон:

Милый Василий Васильевич! С таким удовольствием читал вашу последнюю вещь! Одно только огорчило: что ж вы про евреев-то так?

Розанов:

Драгоценный мой Михаил Осипович!

А я писал и думал: ах, как нехорошо, Михаил Осипович будет расстраиваться!

При нашем НИИ был опытный завод. И между заводскими рабочими и интеллигентами из НИИ возникали прочные контакты. Интеллигент обращался к рабочему, если ему надо было, скажем, выточить какую-то деталь для автомашины. Или что-то для дачи. Или, в конце концов, заказать самогонный аппарат, подпольное производство которых было поставлено на поток. А рабочий к интеллигенту по другим делам – например, сына подтянуть по физике или математике. Или стрельнуть денег до получки. Образовывались устойчивые тандемы «рабочий – интеллигент».

А вот мой приятель Петька пользовался беспрекословным авторитетом не у одного, а у всех рабочих. Они ходили к нему не только денег занять, но и посоветоваться по самым разным вопросам. Слушали его с огромным вниманием. С удовольствием с ним выпивали. И так далее.

И однажды Петька объяснил мне секрет своего успеха.

— Понимаешь, мы с ними в колхоз как-то поехали вместе. И в первый вечер сильно поддали. Сначала на воздухе, потом еще в пивную зашли. А утром стали разбираться с деньгами. Долго так. «Значит, сначала Колька взял за три шестьдесят две, а Витек триста грамм колбасы по два тридцать и батон за тринадцать копеек. А было нас четверо. Значит, Колька потратил три шестьдесят две, Витька восемьдесят две копейки, а мы с тобой – ничего. Три шестьдесят две, да восемьдесят две копейки - это будет четыре сорок четыре. Разделить на четверых – по рупь одиннадцать. Значит, ты Витьке должен двадцать девять копеек, а восемьдесят две – Кольке. А я Кольке рубль одиннадцать. Так, дальше пошли. Потом два красных взяли по рубль семьдесят семь. И четыре сырка плавленых. За красное я платил, три пятьдесят четыре. А за сырки Витька, двадцать шесть на четыре – это будет рубль и четыре копейки. Всего получается четыре пятьдесят восемь, поделить на четыре – по рубль двадцать, грубо говоря. Значит, ты Витьке должен шестнадцать копеек, а мне рубль четыре. А Витьке ты был уже должен… сколько? Двадцать девять копеек. Значит, получается сорок пять, запомни. Дальше пошли». Ну, тут мне надоело, я говорю: «Мужики, давайте по-другому, а то мы до вечера здесь сидеть будем. Вот ты - сколько всего вчера потратил? А Коля? А Витя? И я четыре рубля ровно. Складываем, делим на четыре, получается по пять двадцать с носа. Теперь – я должен рубль двадцать, ты - … ну так далее». Они не поверили, пересчитали все же по своей методике до конца, и все сошлось! Что у них, что у меня. Как – непонятно. Чудеса! И вот после этого они меня очень сильно зауважали.

Причем, если вдуматься, то рабочие применяли метод последовательных итераций. А Петька – простую школьную арифметику. Парадокс!

В шестом классе с нами училась одна девочка. Выше всех ребят ростом, долговязая, с выпученными глазами. Дылда, однм словом. Училась она плохо, перебивалась с двоек на тройки. Мы все над ней посмеивались. А классная руководительница говорила нам, ребятам:

— Вы все дураки, и ничего не понимаете! Это будет красавица! Вы еще будете за ней бегать, попомните мои слова.

Бегать не пришлось, Надя эта перешла в другую школу. И мы про нее тут же забыли. Но года через полтора она неожиданно пришла в наш класс и гордо объявила:

— А я в кино снялась! Мальчики, девочки, я в кино снялась! По Пушкину!

И когда фильм этот вышел на экраны, я выпросил у мамы двадцать пять копеек и пошел смотреть. К началу сеанса опоздал, титры уже прошли. Фильм был снят по одной из повестей Белкина. Играли хорошие актеры – Юрий Яковлев, Михаил Козаков, Олег Табаков. Но дело идет к концу, а Нади на экране все нет и нет. Офицер – Олег Табаков - уже ушел в отставку, и поселился в своем поместье. Снял мундир, ходит в халате. По утрам выпивает. И как-то от скуки велит позвать дворовых девок, чтобы те ему спели. Девки пришли, поют. Камера скользит по их лицам. И на пару секунд останавливается на нашей Наде! А она все еще такая, как была. Долговязая, с выпученными глазами.

Больше я Надю не видел. Ни в жизни, ни в кино. Вполне возможно, что она стала красавицей. А может, и актрисой. Но бегали за ней уже другие. А нашему классу не повезло.

В конце шестидесятых годов в институте со мной учился чернявый и смуглый парень из Одессы. Звали его Роман, а фамилию точно уже и не вспомню. Кажется, Лехель. Маленького роста, очень приветливый, смешливый. Он писал стихи. Причем никто из студентов этого не знал. Но однажды Ромка рассказал мне, что вот-вот у него в Одессе выйдет книжка стихов. Под псевдонимом Романко Южный. И он хочет уйти из института. Может быть, перевестись в Литературный. А может, и что-то еще.

А потом он исчез, перестал ходить на занятия. И я решил, что да, наверное, перевелся в свой Литинститут, учится на поэта. Но через некоторое время к нам в группу пришел зам. секретаря парткома. И сказал:

— Товарищи, в институте разоблачена сионистская группа! Они проводили тайные сборища! Учили еврейский язык иврит! Читали антисоветскую клеветническую литературу, присланную из-за рубежа! На своих шабашах провозглашали провокационные лозунги! Один из них, товарищи, на Новый год поднял тост: «Пусть умрут все гои!». А гои, товарищи, - это русские! Мы должны быть бдительны! Давать беспощадный отпор… и т.д.

Короче говоря, Ромку отчислили из института. Да и книжка наверняка не вышла. И что с ним потом сталось – не знаю.

Как известно, до эмиграции С.Довлатову удалось напечатать только две своих вещи – в 1968-м году в «Крокодиле» рассказ «Когда-то мы жили в горах» и в 1974-м в «Юности» – рассказ «Интервью» о передовом рабочем. Причем, если «крокодильский» рассказ печатается в довлатовских сборниках и поныне, то публикации в «Юности» Довлатов откровенно стыдился. Написан этот рассказ был даже не для денег, Довлатов надеялся (и ему, в общем-то, обещали), что сам факт публикации в популярном молодежном журнале даст возможность печатать и вещи настоящие, вещи, которые он считал лучшими своими произведениями. Увы, надежды не оправдались. До самого отъезда Довлатов писал в стол, все попытки напечататься были неудачны. Может быть, поэтому-то он и эмигрировал. Впрочем, все это известные факты.

Примерно в те же годы работал со мной вместе один замечательный парень. С многообразными способностями и интересами. Он был музыкален, прекрасно играл на гитаре. Сочинял песни. И, главное, писал. Писал рассказы, повести, начал большой роман. Посылал свои вещи в журналы, показывал известным и уважаемым литераторам. Все хвалили, отмечали способности, давали рекомендации. Но дальше дело не шло. Публиковать его никто не хотел. В конце концов, точно так же, как и Довлатову, ему предложили написать пока что-нибудь о рабочем классе. И он написал. И тоже, как и Довлатов, откровенную халтуру. И рассказ был напечатан в толстом журнале. И даже – опять-таки, как это было с довлатовским «Интервью» - инсценирован на радио. А дальше – а дальше ничего. Все остальное, все, что писалось всерьез, так и осталось у него в столе.