Креативы Старого Семёна

Мама моя во время войны работала на заводе в Челябинске. И однажды в городе выступал Давид Ойстрах. Билет маме не достался, на концерт она не попала. Зато туда сходил пожилой степенный рабочий из ее цеха. Мама спросила его о впечатлениях.

— Знаете, Марья Петровна, это сущее безобразие! Ведь заслуженный же человек, лауреат Сталинской премии. И что вы думаете? Вышел на сцену и за весь вечер не сказал ни единого слова!

В старые времена зачастую "толстые" журналы выписывали вскладчину - скажем, один на отдел. И все читали по очереди. И вот, помню, в "Иностранной литературе" печатался с продолжением какой-то роман. Довольно известного, между прочим, автора. Герой, героиня, муж героини... Любовь, одним словом. Женщины читали взахлёб. Вышел очередной номер с окончанием, и в учрежденческом буфете первая прочитавшая передавала журнал следующей счастливице. А остальным-то еще ждать и ждать. И одна не выдержала:

— Тань, ну скажи, чем там дело-то кончилось?

И Таня одной фразой передала всю суть произведения:

— Сначала она ему не дала, а потом дала.

В тринадцать, что ли, лет читал я "День поэзии", были такие ежегодники, довольно популярные в то время. И наткнулся на длинное стихотворение, описывающее забег на длинную же дистанцию. Начиналось оно так:

Со старта взяли еле-еле,

Толпа вздыхает и хулит:

— Позор! глаза бы не глядели

На новоявленных улит!

И вот они, значит, бегут, публика скучает, и тут один спортсмен совершает рывок:

Как будто он на стометровке,

Он не бежит, а грудью рвет.

И потом:

Толпой замечен и отмечен,

Он слышит одобренья гул.

И развернув пошире плечи...

(тут строчку не вспомню).

О вдохновенье, о признанье,

О славы ропот громовой!

Порой вы слаще, чем призванье

И упоение борьбой.

Ну а дальше, понятно, бегун отстает:

А он - не может! Он сил своих не рассчитал!

И наступает торжество справедливости:

И вот его обходит кто-то.

Тот незаметный самый, тот,

Кто шел без форса, кто работал,

Кто понимал на что идет.

Ну и так далее.

Помню, что стихи мне очень понравились, поскольку в те годы я любил смотреть спортивные передачи вообще и легкую атлетику в частности. Все как в жизни! Так и бывает на стадионе!

И только много лет спустя, вспомнив этот стих, подумал, что наверняка его написал какой-нибудь С.Куняев. Из зависти к более удачливому коллеге. Например, к тому же Евтушенко с его дикой в те годы популярностью.

А проверить не могу, "День поэзии" за шестьдесят какой-то год давно уж потерян.

Наталья Юрьевна была женщина одинокая. И детей у нее не было. Была любимая работа – она преподавала высшую математику. Квартира была. Книги, театр. Подруги. И даже личная жизнь. Но совсем не та, что хотелось бы.

— Если бы вы знали, Софья Аркадьевна, - говорила однажды Наталья Юрьевна подруге, коллеге по кафедре, - ах, если бы вы знали, с каким дерьмом мне приходится спать!

Они сидели у Софьи Аркадьевны дома. Уютно, тихо. Наталья Юрьевна принесла тортик, цветы. Софья Аркадьевна заварила китайский чай, поставила красивые чашки.

— Кстати, Наташенька, - отвечала Софья Аркадьевна, старая дева с еще довоенным стажем, - у меня был презабавный случай недавно. Я возвращалась из отпуска. И в купе, на верхней полке надо мной, ехал такой полный армянин, лет на десять меня моложе. Ночью он свесился с полки и говорит: «Гражданка, я сейчас к вам приду!» Я, конечно, испугалась, стала на него кричать, соседи проснулись. А он, как ни в чем не бывало, отвечает: «Гражданка, зачем кричишь! Мое дело – предложить, твое – отказаться». И еще, представьте, Наташенька, таким обиженным тоном!

— Ну, - задумчиво говорила Наталья Юрьевна, - вообще-то считается, что армяне – хорошие любовники. Я выкурю одну сигаретку, вы разрешите, Софья Аркадьевна?

— Разумеется, Наташенька, - Софья Аркадьевна вежливо и понимающе кивала, ставила на стол пепельницу.

Впрочем, говорили они больше не о мужчинах. О театре, о толстых журналах. О делах на кафедре. Вечер провели хорошо. Потом Наталья Юрьевна возвращалась домой. Сначала на метро, потом на троллейбусе. Она ехала, посматривала на мужчин и вспоминала свой последний роман в доме отдыха, здоровенного дебила, который сказал ей в первый вечер:

— Ноги у тебя, как у древней статУи!

А Софья Аркадьевна тем временем укладывалась спать. И думала о бедной Наташе, такой тонкой, такой интеллигентной, которой так не везет с мужчинами. Конечно, она и сама в этом немного виновата, но как все же сложно устроена жизнь!

И Софья Аркадьевна заснула. Приснился ей почему-то толстый армянин из купе, о котором она и думать забыла.

Не устаю удивляться.

Вот опять кто-нибудь скажет:

– Сталин выиграл войну! Принял страну с сохой, а оставил с атомной бомбой! При Сталине цены снижались! Он заботился о простом народе! Себе ничего не накопил – ни дворцов, ни бриллиантов!

А в ответ:

– Нет, не Сталин выиграл войну, а народ! В Америке бомбу сделали без всякого Сталина! И народ живет там лучше!

И начинается бесконечный спор.

А теперь представим себе (хоть это и трудно), что кто-нибудь скажет:

– Чикатило был прекрасным педагогом! Воспитал сотни замечательных учеников! Дети его обожали!

И ведь наверняка в ответ не будут обсуждать, каким он был учителем. Просто скажут:

– Ты что, совсем идиот? Он же людей убивал!

Разумеется, Чикатило был не политиком, а всего-навсего преподавателем техникума. Но ведь и убил-то, если вдуматься, всего ничего, человек пятьдесят.

Странная все же вещь – политика.

Это было, наверное, в девяностом или в девяносто первом году. Странное было время. Пустеющие полки, растущие цены. Михаил Сергеевич, обещающий, что – ну вот-вот, ну еще чуть-чуть – и все станет хорошо. Жуликоватые хари первых отечественных бизнесменов, не вылезающие из экранов телевизора. Чувство растущей тревоги и вместе с тем ощущение какого-то абсурда.

Мы, наша лаборатория, кормились тогда от одной государственной организации. Происходило это следующим образом. В бюджете у этой конторы были заложены деньги на научно-технические разработки. Мы писали программы для автоматизации их труда. Они платили нам эти самые деньги. Но не напрямую, а через дружественное малое предприятие. Часть денег малое предприятие забирало себе за услуги. Остальное же перечисляло нам. Ну и часть из этого остального возвращалась руководству государственной организации в виде откатов. Обычная схема по тем временам.