Креативы Старого Семёна

Мы удивленно посмотрели на нее.

— Потому что, - уточнила она, - у нас один такой есть.

— Вот этот, - указал мой приятель.

— Нет, - ответила метрдотель, - пидорас у нас вот тот. Но этот тоже на подозрении.

Один раз в жизни я плавал на байдарке. Очень давно, было мне двадцать с небольшим лет. Тогда, помню, мне такой отдых не понравился. Он напоминал непрерывный переезд с одной квартиры на другую. Сначала едешь, потом таскаешь вещи наверх, на высокий берег. Потом, через день-другой, стаскиваешь вещи вниз, к реке, грузишь их в байдарку, снова едешь. И все повторяется.

Но сейчас почему-то вспоминается совсем другое. Как выпивали у костра, разговаривали. Как тихо было вокруг по вечерам. Река Даугава в этих местах, под Краславой, несудоходна из-за порогов, так что только иногда проплывали байдарки туристов. Ну и щуки охотились - выпрыгивали из воды на мелководье у самого берега, шумно били по воде хвостом и подбирали оглушенных мальков.

Но однажды вечером, часов в одиннадцать, вдалеке послышался странный шум. И стал постепенно приближаться, становясь все громче и громче. Потом стали доноситься какие-то слова. И наконец я явственно услышал: «Сегодня с вами наш обозреватель Анатолий Максимович Гольдберг».

Затем в полумраке появился ялик. На носу стояла включенная на полную громкость «Спидола», на веслах сидел атлетического вида мужчина и сосредоточено греб. Проплывая мимо нас, он крикнул, не поворачивая головы:

— Далеко ли до Даугавпилса?

И не дослушав ответа, погреб дальше. Сопровождаемый своим шумным и говорливым лондонским другом, Анатолием Максимовичем, обозревателем Би-би-си. И снова стало тихо.

Когда я учился в школе, приемника у нас дома не было, жили мы довольно бедно даже по тем временам. И первый раз я услышал "вражий голос" в шестьдесят шестом году. Мама сняла дачу. Не дачу, конечно, а одну комнату. И там стоял старенький ламповый приемник. Ловил он только китайское радио. А в Китае как раз начиналась культурная революция. И целый месяц китайцы агитировали меня за свой, китайский, истинный социализм. И критиковали советский, "социализм по Хрущеву, социализм миски гуляша".

Должен сказать, что ежедневная пропаганда эта на меня, школьника, подействовала. Действительно, у них чистота идеалов, а у нас все как-то приземленно, материально, низменно. Потом, вернувшись в Москву, месяца два избавлялся от этой заразы.

Вот с тех самых пор терпеть не могу любую пропаганду. Так что спасибо товарищу Мао, вылечил.

Владимир Петрович и Борис Львович служили в одном учреждении, а дружили еще с институтских времен. Дружба эта несколько удивляла окружающих. Дело в том, что Борис Львович был еврей, а Владимир Петрович – антисемит. Хотя, если вдуматься, ничего особенного в этом не было. У каждого антисемита, как известно, есть свой любимый еврей.

Борис Львович выписывал «Еврейскую газету» и давал ее Владимиру Петровичу почитать. А Владимир Петрович приносил Борису Львовичу газету «Завтра». Они часто спорили, обсуждая прочитанное, ругались, даже ссорились. Но друг без друга уже не могли. Слишком многое их связывало – и годы учебы, и работа. Даже женились они на подругах.

Иногда знакомые евреи интересовались у Бориса Львовича:

— Как вы можете дружить с этим юдофобом?

Он в ответ горячо и убежденно отвечал:

— У Володьки светлая голова! А это – так, не обращайте внимания.

Когда же приятели подступали к Владимиру Петровичу, тот добродушно отмахивался:

— Да Борька мировой мужик, даже на еврея не похож!

На самом деле Борис Львович не понимал, как Володька, умница и талант, мог так плохо думать о целом народе. А Владимир Петрович недоумевал, как Борька, благороднейший человек, не видит очевидного - какие плохие люди эти евреи.

Владимир Петрович жену держал в кулаке и жил, как считал нужным. Борис же Львович был подкаблучник и после работы бежал домой. Но раз в месяц жена позволяла ему расслабиться. В этот день Борис Львович с Владимиром Петровичем после работы заходили куда-нибудь, разговаривали о жизни и выпивали грамм по сто пятьдесят.

Однажды в такой вечер Владимир Петрович заметил, что друг его очень мрачен.

— Что с тобой, Борька? Ты не заболел? – спросил он.

— Да нет, здоров вроде, - ответил тот.

— А чего ж тогда?

— Да так, ерунда. Знаешь, Володька, что я заметил? – сказал Борис Львович. – Я заметил, что стал раздражаться по пустякам. Вот, например, молодежь, у нас в отделе сейчас взяли несколько человек. И вот замечаю за собой, что они меня раздражают. И с каждым днем все сильнее. Плохо воспитаны, разговаривают громко. Руку мне первыми тянут.

— Делов-то, – заметил Владимир Петрович, разливая из графинчика.

— Так и я про то же! Кудряшов, например, мне тоже всегда первый руку протягивает, ему еще и сорока нет, а мне пятьдесят семь - я руку пожимаю, ну подумаешь, не вполне воспитан человек. При этом никакого, уверяю тебя, раздражения или тем более злости. А если молодой - меня аж трясет!

— Знаешь, Борька, - поднял рюмку Владимир Петрович, - давай за нас с тобой, а потом я все тебя объясню. Поехали!

— Поехали, Володька! Будь здоров!

— А теперь слушай. Хочешь я скажу что это такое? Это, Боренька, обыкновенная старость. Они, молодые эти, раздражают тебя, знаешь чем? Тем, что они молодые, веселые, их бабы любят. И вовсе они не плохие эти ребята, они просто другие. Все просто. Они молодые, а ты старый. Старый пердун!

Владимир Петрович засмеялся, хлопнул Бориса Львовича по плечу:

— Рано ты, Борька, стариком стал. А все потому, что после работы домой бежишь. Эти ваши еврейские дела – жена, курочка на обед, телевизор. Жить надо, пока живется. Посмотри, сколько баб кругом! Я тебе скажу, что я не хуже этих молодых. А вы все – другие.

— Все, Володя, стоп! – чуть не закричал Борис Львович. – Я понял, понял, наконец, в чем дело. Мы – другие, а ты считаешь, что мы плохие. Вот что плохого в том, что я люблю свою жену и не хожу к другим женщинам? Или что я курицу на обед ем? Да ничего! А тебя это злит! Потому что я другой. Хорошо, пусть я старик, но ты-то, ты! Кто ты после этого?

— Ну и интересно, кто же я? – посерьезнел Владимир Петрович. – Ну скажи, скажи, я ж тебя не съем!

— Да пошел ты к черту! Антисемит!

— Жидовская морда!

Борис Львович побледнел, достал деньги, положил их на стол и ушел. А раскрасневшийся Владимир Петрович подозвал официантку и заказал еще сто грамм.

Впрочем, на следующий день Борис Львович принес Владимиру Петровичу «Еврейскую газету». А тот ему – газету «Завтра».

В старые времена считалось, что в каждом подразделении любого учреждения есть стукач. Так ли это было на самом деле, судить не берусь. Но у нас в отделе такой был. И все знали, что он, этот Лев Васильевич, стукач. И он знал, что все это знают. Но стараться не переставал. Помню, когда я только появился в отделе, он как-то подошел, отвел меня в сторону и значительным тоном сказал: