Филип Норман - Мик Джаггер

Мик никогда всерьез не планировал стать парламентским кандидатом: он прекрасно понимал, сколь тосклива и неблагодарна эта работа, и к тому же Кит бы такого не вынес. Но его развлекали неприкрытая страсть Драйберга и байки о том, как он вел газетные колонки в тридцатых. Истекающий слюной политикан и кокетливая, но уклончивая рок-звезда встречались за обедом в венгерском ресторане в Сохо «Гей Гусар» («гей» здесь не в том смысле), где обычно интеллигенты-социалисты поглощали щуку под майонезом и вишневый суп.

В конце концов Драйберга пригласили в дом 48 по Чейн-уок, где он надеялся подсечь крупный улов для своей партии; с ним пришел американский поэт-битник Аллен Гинзберг (тоже гей). Как водится, туалетного депутата и автора «Вопля» пригласили посидеть по-турецки среди марокканских подушек, разбросанных по половицам XVIII века. Но, как вспоминает Марианна, зрелище Миковой тугой промежности под бархатом переполнило чашу терпения Драйберга, который выпалил: «Мошна-то у вас ничего себе».

Так или иначе, в 1968 году политика перестала быть исключительной прерогативой политиков, и молодым людям не требовались пиарные ухищрения, чтобы подключиться к процессу. После прошлогоднего Лета Любви Европу захлестывали студенческие волнения, вызванные равно возмутительными событиями за рубежом и материальными проблемами дома. Основным катализатором стала недолгая Пражская весна — молодые чехи попытались освободиться из-под гнета Советского Союза и были безжалостно подавлены. С тех пор в ФРГ, Голландии и особенно во Франции под поколебавшейся властью героя войны Шарля де Голля участились левацкие марши и митинги, все кровавее и деструктивнее. Впервые с российского Октябрьского переворота 1917 года по всей Европе зазвучало устрашающее слово «революция» — однако теперь оно означало не внутреннее возгорание в отдельной стране, но транснациональный лесной пожар.

Британская молодежь с готовностью откликнулась на этот оглушительный призыв к радикализации. Беда в том, что толком неясно было, против чего бунтовать, — в Великобритании молодых носили на руках и прощали им очень и очень многое. Повстанческое движение здесь называлось Андерграунд — с поклоном европейскому антинацистскому Сопротивлению времен Второй мировой, а также лондонской подземке. Невзирая на эти обертоны — борьба с тиранией, работа под прикрытием, — существовал он вполне открыто и ничуточки не рискуя, требовал свержения капитализма и поклонялся тоталитарному коммунизму, пользуясь всеми благами демократического потребительского общества.

Во многом Андерграунд отражал ситуацию в музыкальной культуре, еще недавно занимавшей подпольщиков целиком и полностью. Политические фракции в нем были не многочисленнее рок-групп, а приверженцы их фанатичны и агрессивны, как те, что когда-то обсуждали сравнительные достоинства «Битлз» и «Роллинг Стоунз». (Ты за анархистов или за Рабочую революционную партию?) Оно порождало молодых демагогов — тут стоит особо отметить пенджабского уроженца и оксфордского выпускника Тарика Али, — обладавших смертоносной харизмой поп-звезд; на замену плакатам с Миком Джаггером и Скоттом Уокером он поставлял на стены спален плакаты с коммунистическими вождями — Ленин, Че Гевара, Мао Цзэдун; он выпускал газеты и журналы, полные страстной, хоть и не всегда связной полемики, которую читали пристально, как прежде — музыкальные чарты. И что важнее всего, он поклонялся рок-звездам — даже больше, если такое, конечно, возможно, чем безмозглые девчонки 1963-го, — и крупнейших из них числил своими рострами.

Как ни старался Андерграунд, единственный повод, вызвавший младое негодование во всех фракциях и классах общества, имел место на краю света, и Великобритания тут оказалась ни при чем. Кровавая, безнадежная американская война во Вьетнаме. Крупнейшая антивоенная демонстрация случилась в Лондоне 17 марта 1968 года — 10 тысяч человек собрались на Трафальгарской площади послушать речи Тарика Али и актрисы Ванессы Редгрейв, а затем отправились маршем к посольству США на Гроувнор-сквер, скандируя имя архиврага Америки, северовьетнамского вождя Хо Ши Мина. Перед посольством их встретил сомкнутый строй полиции, не экипированной специальным снаряжением, но дополненной конными офицерами. Добродушная перепалка перетекла в ужасную драку, десятки людей с обеих сторон были ранены, полицейских лошадей направили прямиком на демонстрантов, верховых стащили с седел и затоптали. Так аристократическое сердце Мейфэра наконец узрело свершение апокалиптического прогноза уайльдовской леди Брэкнелл — «террористические акты на Гроувнор-сквер». [194] Оскар Уайльд, «Как важно быть серьезным», действие I, пер. И. Кашкина.

Самой чувствительной к революционным призывам звездой был, конечно, Джон Леннон, но он и остальные битлы учились в Индии у Махариши. Мик уклонился от приглашения пройти маршем по улицам в компании Ванессы Редгрейв («Да как-то было неохота», — позже вспоминал он), но оказался на Гроувнор-сквер и еле увильнул от полицейской кавалерийской атаки. Американский демонстрант Роберт Хьюсон, учившийся тогда в Кембридже, вспоминает, что видел Мика: тот «невозмутимо стоял на ступеньках и обозревал хаос».

Чуткий к Zeitgeist Мик отнюдь не возражал быть героем Андерграунда, хотя британская коммунистическая утопия ему была не то чтобы близка. Через несколько дней после Гроувнор-сквер он ответил на вопросы главного андерграундного журнала, «Интернешнл таймс», и интервью это оказалось раз в десять больше, чем те, что он давал «Диску» или «Мелоди мейкер». «ИТ» не ставил неудобных вопросов о его половой жизни, а позволил ему колонку за колонкой без всякой редактуры болтать об истории европейской цивилизации, астрономии и экономике. Он, впрочем, отметил трудности, с которыми столкнется революция в мирном, флегматичном обществе, где Гроувнор-сквер считается разовым отклонением от нормы. «Мы не можем уйти в партизаны… Слишком мало насилия, у нас нет возможности… Нет ничего… Какая тоска… это же опять казармы! Нет никаких партизан… ну, уэльские националисты есть. Можете к ним присоединиться, но это смешно… Ну правда, в этой стране ничего нет». Андерграундная пресса питала неодолимую склонность к психоделической типографике и напечатала этот текст зеленым по красному, в результате чего прочесть его почти не представлялось возможным.

Окрыленный событиями 17 марта, Мик сочинил песню для будущего альбома, которую записали под эллиптическим названием «Did Everybody Pay Their Dues?», [195] «Все отдали свои долги?» (англ.) а затем выбросили и заменили переименованной и радикально иной версией, основанной на мотаунском хите Martha and the Vandellas 1964 года «Dancing in the Street». «Ev’rywhere Ah hear the sound of marchin’, chargin’ feet, boy, — так начиналась она. — ‘Cause summer’s here and the time is right for fight-tin’ in the street, boy…» [196] Зд.: «Повсюду слышу грохот марширующих сапог и рев… Настало лето — самая пора для уличных боев…» (искаж. англ.) За многие месяцы до того, как собрался с духом Джон Леннон, в ней произносилось слово, от которого в панике дрожали европейские правительства, и срифмовано оно было так же тщательно, как позже у Леннона: «Hey… think the time is right for palace revo-loo-shun / But where I live the game to play is compromise so-loo-shun». [197] Зд.: «Эй… настало время для дворцовых революций, / Но моя родина желает компромиссных резолюций» (искаж. англ.). Также автор упоминает песню Джона Леннона (официально — Джона Леннона и Пола Маккартни) «Revolution», в 1968 г. вышедшую на обороте сингла «Hey Jude» и на «Белом альбоме» «Битлз», в которой «revolution» и «solution» тоже рифмуются, хотя и не в одном куплете.