Салли Смит - Королева

Всеми удачами и неудачами коннозаводческой и конноспортивной жизни Елизавета II делилась с матерью. В 1949 году они на паях владели стипльчейзером по кличке Монавин, но, когда после перелома ноги во время прыжка через барьер на скачках в Херст-парке его пришлось усыпить, королева решила ограничиться гладкими скачками, тогда как сердце Елизаветы-старшей по-прежнему принадлежало стипль-чезу, скачкам с препятствиями. Имея больше свободного времени, королева-мать чаще, чем Елизавета II, посещала скаковые мероприятия и чаще испытывала азарт владельца, болеющего в заезде за свою собственную лошадь.

Королева-мать активно интересовалась увлекавшим ее дочь разведением чистокровных лошадей, и Елизавета II отдавала матери тех, кто выказывал больше способностей к взятию барьеров, чем к бегу по ровной местности. Обеих королев объединяли глубокие познания в лошадиных статях. В ежедневных телефонных разговорах они успевали обменяться всем – от сплетен о жокеях, тренерах, призерах и проигравших до новостей о травмах, разведении, выжеребке и именах. Из путешествий они слали длинные письма, делясь наблюдениями и советами. “Скачки здесь – это что-то невероятное, – писала ее величество из Новой Зеландии. – Все напропалую делают ставки и устраивают марафоны по восемь заездов кряду” (73).

Елизавета II с радостью спонсировала увлечение матери скачками, зная, что той оно доставляет огромное удовольствие. В неудачный год, когда стипльчейзеры Елизаветы-старшей проигрывали один за другим, королева предложила оплатить и гонорары тренеров. “Королева-мать с благодарностью согласилась, – сообщает ее биограф Уильям Шокросс, – поставила свою подпись в счете и под общим итогом приписала: “О боже!” (74)

Не утратившую и на седьмом десятке лет жизнерадостности и энергичности “королеву-матушку”, как ее ласково прозвали в таблоидах, несложно было порадовать. Слегка располневшая, она считалась “большим гурманом” (75), хотя родные и подтрунивали над ее не самыми скромными аппетитами. В декабре 1966 года (76) у нее диагностировали рак толстой кишки, о чем за пределами семьи не знал никто. Опухоль удалили, дальнейшее лечение не требовалось, рецидива не последовало. Достаточно было спокойного восстановительного периода в Сандрингеме, чтобы к Елизавете-старшей вернулась былая бодрость.

Свои официальные обязанности – в среднем около сотни с лишним мероприятий в год – она исполняла охотно и с пользой для дела, заражая всех своим воодушевлением, особенно когда всплескивала руками в театральном восторге. Дебора Девонширская после одного свадебного торжества прозвала ее “Тортик”, поскольку, услышав, что молодые собираются резать свадебный торт, королева-мать воскликнула: “Ой, тортик!” (77) – будто никогда раньше не наблюдала этот ритуал. “Она превосходна в своем превосходстве” (78), – писала герцогиня своей сестре Диане в 1965 году. На ужине, который Джон Профьюмо давал в своем доме у Риджентс-парка за год до позорной отставки, королева-мать даже училась отплясывать (79) последний писк танцевальной моды, твист, вместе с Тедом Хитом, Дэвидом Брюсом и несколькими аристократами.

Она любила устраивать для друзей роскошные торжественные обеды в своих многочисленных резиденциях и ланчи на свежем воздухе, когда полдюжины ливрейных лакеев прислуживали за накрытыми белой скатертью столами с тончайшим серебром под сенью деревьев в саду Кларенс-Хауса. Компания собиралась более разношерстная, чем за столом королевы, поскольку Елизавета-старшая приглашала кого душе угодно, в том числе танцоров, художников, писателей и актеров, развлекавших ее своим искусством и интересной беседой. Блюда подавались изысканные, рекой лился кларет и едкие замечания хозяйки вечера – открытая критика политиков (лейбористов в основном), неприязнь к “япошкам” (80), подозрительность к немцам и французам (“такие милые, но ведь проходимцы – как им можно доверять?” (81). Вспоминая о встрече с племенем динка в Судане, она заявила: “Они были голые, но из-за черноты это не бросалось в глаза” (82).

Между тем жизнь простого народа в 1960-х стремительно менялась. К масштабным социальным реформам, проводимым лейбористами, добавлялись настоящие тектонические сдвиги в британской культуре. Рок-н-ролл смел ограничения, контрацептивы подарили женщинам свободу половых связей, в фильмах и театральных постановках стало больше секса. Семнадцатилетняя принцесса Анна в 1967 году побывала на мюзикле “Волосы” (“Hair”), где присутствует неприкрытая нагота (85).

В популярной культуре безраздельно царствовали “Битлз”. В октябре 1965 года Гарольд Вильсон, подчеркивая свою современность, посоветовал Елизавете II наградить каждого из участников “Великолепной четверки” орденом Британской империи. Каких-нибудь четыре года назад группа играла в ливерпульском подвале, однако с тех пор битломания достигла невиданных масштабов, у группы появились легионы визжащих фанатов, а пластинки расходились миллионными тиражами. Аристократия возмутилась было, что правительство обесценивает награду, отдавая ее поп-звездам, а некоторые ветераны даже сдали свои ордена в знак протеста. Ноэль Кауард назвал ситуацию “крупным просчетом со стороны премьер-министра <���…> Мне кажется, королеве не стоило соглашаться” (86).

Впервые “Битлз” встретились с королевой, когда играли в 1963-м на “Королевском варьете”. Приняв их почтительный поклон, ее величество спросила, когда следующее выступление. “Завтра вечером, мэм”, – ответил Пол Маккартни. “Да? И где?” – поинтересовалась Елизавета II. “В Слау, мэм”. – “Надо же, – воодушевилась королева. – Это ведь рядом с нами!” “Она, конечно, имела в виду Виндзорский замок, – вспоминает Маккартни. – Очень получилось забавно и по-свойски” (87).

Два года спустя она вручала им ордена в Букингемском дворце, а полиция тем временем сдерживала бесновавшуюся у ворот толпу визжащих девчонок. Во время инвеституры, проходящей в роскошном белом с золотом зале, королева, по словам Маккартни, была “очень любезна <���…> Она отнеслась к нам по-матерински” (88). Тем не менее у Джона Леннона радость от обладания наградой вскоре померкла, и в 1969 году он отказался от нее в знак протеста против вьетнамской войны.