Ван Гог. Письма

мне лучшего и серьезного.

518

На прошлой неделе я сделал не один, а целых два портрета моего почтальона –

поясные, включая руки, и голову в натуральную величину. Чудак отказался взять с меня деньги,

но обошелся мне дороже остальных моде лей, так как ел и пил у меня, и я вдобавок дал ему

«Лантерн» Рошфора. Впрочем, эти ничтожные убытки – не велика беда: позировал он

превосходно, а я к тому же собираюсь написать малыша, которым на днях разрешилась его

жена.

Одновременно с теми рисунками, над которыми я сейчас работаю, отправлю тебе две

литографии де Лемюда: «Вино» и «Кафе»… Какой талант этот де Лемюд, и как он близок к

Гофману и Эдгару По! А ведь он из тех, о ком почти не вспоминают. С первого взгляда эти

литографии тебе едва ли понравятся, но они поднимутся в твоем мнении, когда ты

присмотришься к ним поближе…

Сегодня я, видимо, начну писать кафе, где живу, – вид внутри при свете газа.

Заведение это из тех, что называют «ночными кафе» (тут их порядочно), – оно открыто

всю ночь. Поэтому «полуночники» находят здесь приют, когда им нечем платить за ночлежку

или когда они так пьяны, что их туда не впускают.

Семья, родина и пр. – все это, может быть, не столь привлекательно на самом деле,

сколь кажется привлекательным тем, кто, как мы, довольно легко обходится и без родины, и без

семьи. Я часто напоминаю сам себе путника, который бредет, куда глаза глядят, без всякой

цели.

Иногда я говорю себе, что этого «куда», этой цели скитаний не существует вовсе, и

такой вывод представляется мне вполне обоснованным и разумным.

Когда вышибала публичного дома выставляет кого-нибудь за дверь, он рассуждает не

менее логично и обоснованно и, насколько мне известно, всегда бывает прав. В конце же моего

пути, вероятно, выяснится, что я был неправ. Ну что ж, тогда я смогу убедиться, что не только

искусство, но и все остальное было только сном, а сам я – и вовсе ничем…

Обо всем этом я, в общем, ничего не знаю, но именно это и делает нашу земную жизнь

похожей на простую поездку по железной дороге. Едешь быстро и не видишь ни того, что

впереди, ни – главное – локомотива…

Будущая жизнь художника – в его произведениях – это тоже не бог весть что. Конечно,

художники продолжают друг друга, передавая светоч тем, кто приходит на смену: Делакруа –

импрессионистам и т. д. Но неужели это и все?

Если – против чего я отнюдь не возражаю – старую почтенную мать семейства с

довольно ограниченным и вымученным христианским мировоззрением действительно ждет

бессмертие, в которое она верит, то почему должны быть менее бессмертны чахоточные и

загнанные извозчичьи клячи вроде Делакруа или Гонкуров, умеющие мыслить гораздо шире?

Разумеется, то, что подобная туманная надежда рождается в самых пустых головах, –

только справедливо.

Но довольно об этом…

Врачи говорят нам, что не только Моисей, Магомет, Христос, Лютер, Бэньян, но и

Франс Хальс, Рембрандт, Делакруа, а заодно старые добрые женщины, ограниченные, как наша

мать, были сумасшедшими.

И тут встает серьезный вопрос, который следовало бы задать врачам: а кто же из людей

тогда нормален?

Быть может, вышибалы публичных домов – они ведь всегда правы? Вполне вероятно.

Что же тогда нам избрать? К счастью, выбора нет.

519

Послал тебе три больших и несколько маленьких рисунков, а также две литографии де

Лемюд.

Из трех больших самым лучшим я считаю крестьянский садик. Тот рисунок, где

подсолнечники, изображает палисадник перед местной баней; третий, более широкого формата,

сделан с того сада, который я избрал также для нескольких этюдов маслом.

Оранжевые, желтые, красные пятна цветов приобретают под голубым небом

необыкновенную яркость, а в прозрачном воздухе, в отличие от севера, щедро разлиты какие-то

неуловимые блаженство и нега.

Все ото вибрирует, как тот «Букет» Монтичелли, что висит у тебя. Злюсь на себя за то,

что не писал здесь цветов.

Невзирая на полсотни сделанных мной здесь рисунков и этюдов маслом, мне кажется,

что я до сих пор ровно ничего не написал.

Впрочем, я готов удовлетвориться хотя бы тем, что расчистил дорогу художникам

будущего, которые при едут работать на юг.

«Жатва», «Сад», «Сеятель» и обе марины представляют собой наброски с этюдов

маслом. Думаю, что мысль, выраженная в этих этюдах, хороша, но им не хватает четкости

мазка. Это лишний раз объясняет, почему мне теперь захотелось их нарисовать. Мне пришло в

голову написать также портрет маленького старика крестьянина, удивительно похожего лицом

на нашего отца. Правда, он вульгарнее его и смахивает на карикатуру.

Тем не менее я неколебимо решил изобразить его таким, как он есть, – простым

маленьким крестьянином.

Он обещал прийти, но потом объявил, что картина нужна ему самому, короче, что я

должен сделать две картины – одну для него, другую для себя. Я ответил «нет». Может быть,

он еще вернется.

Любопытно, знаком ли ты с работами де Лемюда?

Сейчас еще можно без труда раздобыть хорошие литографии Домье, репродукции

Делакруа, Декана, Диаза, Руссо, Дюпре и т. д., но скоро это кончится. Как бесконечно жаль, что

такое искусство начинает исчезать!

Почему мы, в отличие от врачей и механиков, не храним то, что имеем? Медицина и

техника дрожат над каждым сделанным в них открытием или изобретением, а вот мы в нашем

поганом искусстве ничего не бережем и все забываем.

Милле создал обобщенный образ крестьянина, а теперь? Конечно, существуют Лермит и

еще кое-кто, например Менье, но разве теперь мы научились лучше видеть крестьянина? Нет,

сделать его почти никому не удается.

Не ложится ли вина за это в известной мере на Париж и парижан, непостоянных и

неверных, как море?

В конце концов, ты кругом прав, призывая: «Пойдем себе спокойно своей дорогой и

будем работать для себя». Знаешь, как ни архисвято я чту импрессионизм, мне первому хочется

делать то, что умело делать предшествующее поколение – Делакруа, Милле, Руссо, Диаз,

Монтичелли, Изабе, Декан, Дюпре, Йонкинд, Зием, Израэльс, Менье и целая куча других: Коро,

Жак и т. д.

Ах, это умение сочетать форму и цвет! Мане близко, очень близко подошел к нему,

Курбе тоже. Я согласился бы десять лет не подавать признаков жизни и делать только этюды,

но зато потом написать одну-две картины с фигурами.

Это старый замысел, столь часто рекомендуемый и столь редко выполняемый.

Если рисунки, посланные тебе, чересчур жесткие, то это потому, что я сделал их так,

чтобы позднее воспользоваться ими как вспомогательным материалом при работе над