Ван Гог. Письма

поразмыслив, я говорю себе: «Нет, дайте мне быть самим собой и выражать в грубой манере

суровую и грубую правду. Я не стану гоняться за любителями и торговцами картинами; кто

захочет, тот сам придет ко мне». «In due time we shall reap if we faint not». 1

l В свое время мы снимем урожай, если не сробеем (англ.).

Подумай, Тео, что за молодчина был Милле!

Де Бок одолжил мне большую книгу Сансье. Она так интересует меня, что я просыпаюсь

ночью, зажигаю лампу и сажусь читать, – днем-то ведь я должен работать…

И еще одно тронуло меня, очень тронуло. Я, не объясняя причин, сказал своей модели,

чтобы она сегодня не приходила. Однако бедная женщина все-таки пришла. Я, конечно,

запротестовал. «Да, но я же пришла не затем, чтобы вы меня рисовали, а только посмотреть,

есть ли у вас какая-нибудь еда». И она протянула мне порцию бобов с картошкой. Есть все-таки

вещи, ради которых стоит жить!

Вот слова в книге Сансье о Милле, которые глубоко привлекают и трогают меня. Это

высказывания самого Милле. «Искусство – это битва; в искусстве надо не щадить себя. Надо

работать, как целая куча негров сразу. Предпочитаю не говорить вообще ничего, чем

выражаться невнятно».

Я только вчера прочел эту фразу Милле, но я уже давно испытывал те же самые чувства;

вот почему меня иногда охватывает желание не мягкой кистью, а твердым плотницким

карандашом и пером выцарапать то, что я думаю. Берегись, Терстех, берегись! Ты решительно

неправ.

181

Сегодня вечером я был в Пульхри. * Tableaux vivants 1 и нечто вроде фарса Тони

Офферманса. С фарса я ушел, потому что не люблю карикатур и не выношу спертого воздуха в

переполненном зале, но «tableaux vivants» посмотрел – особенно потому, что одна из них была

поставлена по гравюре, которую я подарил Мауве, – по «Яслям в Вифлееме» Николаса Мааса,

а другая по Рембрандту – «Исаак, благословляющий Иакова», с великолепной Ревеккой,

которая подглядывает, удался ли ей обман. Николас Маас был очень хорошо сделан по свету,

тени и колориту, но с точки зрения выразительности, по-моему, никуда не годился. Экспрессии

в нем не было ни на грош. Один раз я наблюдал подобную картину в действительной жизни –

разумеется, не рождение младенца Христа, а рождение теленка. И я великолепно помню, как

это было выразительно. В ту ночь в Боринаже, в хлеву, находилась маленькая девочка –

загорелое деревенское личико, головка в белом ночном чепце; в глазах у нее стояли слезы –

она сочувствовала несчастной корове: животное так мучилось, ему было так тяжело. Это было

чисто, свято, изумительно прекрасно, как картина Корреджо, Милле или Израэльса. Ах, Тео,

почему ты не бросишь все, чтобы стать художником? Ты ведь можешь им сделаться, если

захочешь…

1 Живые картины (франц.).

Вот список голландских картин, предназначенных для Салона.

Израэльс, «Старик» (не будь этот старик рыбаком, он мог бы быть Томом Карлейлем,

автором «Французской революции» и «Оливера Кромвела»): старый человек сидит в углу у

очага, где в сумерках слабо тлеет кусочек торфа. Хижина, где сидит этот старик, тесная, старая,

темная; крошечное окошко закрыто белой занавеской. Рядом со стулом старика сидит его

собака, состарившаяся вместе с ним. Человек и собака – двое старых друзей; они смотрят друг

другу в глаза. Старик медленно вынимает из кармана свой кисет и раскуривает трубку. Ничего

больше, только сумерки, тишина, одиночество двух старых друзей – человека и собаки,

понимающих друг друга, и раздумья старика; о чем он думает – я не знаю и сказать не могу, но

это, должно быть, глубокая, долгая мысль, которая восходит к далекому прошлому; возможно,

именно она придает лицу старика грустное, удовлетворенное и покорное выражение, чем-то

напоминающее знаменитые стихи Лонгфелло с рефреном «But the thoughts of youth are long,

long thoughts». 1

1 Но мысли о юности – долгие мысли (англ ).

Мне бы хотелось, чтобы эта картина Израэльса висела рядом с картиной Милле «Смерть

и дровосек». За исключением этой вещи Израэльса, я не знаю ни одной картины, которая могла

бы выдержать сравнение со «Смертью и дровосеком» Милле или хотя бы такой, чтобы она

смотрелась рядом с последней; с другой стороны, кроме «Смерти и дровосека» Милле, я не

знаю ни одной картины, которая могла бы выдержать сравнение с этой вещью Израэльса и

смотрелась бы вместе с нею. И я испытываю непреодолимое желание повесить эти картины

Израэльса и Милле рядом, чтобы они дополняли друг друга.

Я считаю, что эта картина Израэльса нуждается в том, чтобы «Смерть и дровосек»

Милле висела вместе с ней: одна в одном конце, другая – в другом конце длинной узкой

галереи; и пусть в этой галерее не будет никаких картин, кроме этих двух, только они одни.

Израэльс великолепен. Он так захватил меня, что я, право, не мог смотреть ни на что

другое. А ведь там была и другая вещь Израэльса – маленькая, с пятью или шестью фигурами:

крестьянская семья за столом.

Есть там и Мауве – большая картина: рыбачьи парусники, лодки, вытащенные на берег.

Это шедевр.

Я никогда не слышал хорошей проповеди о смирении и не могу себе даже представить

такую проповедь в ином виде, чем эта картина Мауве и полотно Милле. Это и есть смирение –

подлинное, а не такое, как у попов. Лошади, несчастные, замученные клячи, вороные, сивые,

гнедые, стоят терпеливо и покорно, смиренные, тихие, готовые ко всему. Работа почти

закончена, но им еще предстоит последний кусок пути – нужно дотащить тяжелую лодку до

места. Минутная остановка. Лошади задыхаются, они в мыле, но не фыркают, не брыкаются, ни

на что не жалуются. Они свыклись со своей долей – свыклись много-много лет назад. Они

примирились с тем, что еще надо жить, надо работать, а если завтра придется отправляться на

живодерню – что ж, ничего не поделаешь, они готовы и к этому.

Я вижу в этой картине возвышенную, глубокую, практическую, умиротворенную

философию. Она словно говорит: «Умение страдать, не жалуясь, – вот единственная полезная

и подлинная наука, урок, который надо усвоить, вот решение всех жизненных проблем».

Думаю, что этот холст Мауве был бы одной из тех немногих картин, перед которой

надолго бы задержался Милле, бормоча про себя: «il a du coeur ce peintre la». 1

1 «У этого художника есть сердце» (франц.).

Были там и другие картины, но я их почти не смотрел – с меня достаточно этих двух.

182

Если бы ты стал художником, ты, наверно, многому бы удивлялся и, в частности, тому,

что живопись и все связанное с нею – подлинно тяжелая работа с точки зрения физической:

помимо умственного напряжения и душевных переживаний, она требует еще большой затраты