Ван Гог. Письма

быть тем, что «Punch» называет в своем рождественском номере «человеком доброй воли», то

есть таким, который питает подлинную любовь к ближним. Надеюсь постараться сделать все от

меня зависящее, чтобы как можно чаще пребывать в таком настроении.

Именно по этой причине я сожалею, что не общаюсь с художниками и что, как я уже

писал тебе раньше, мне не с кем уютно посидеть у огня в дождливый день, вроде сегодняшнего,

рассматривая рисунки или гравюры и таким путем побуждая друг друга к работе.

Хочу спросить тебя, имеются ли в продаже дешевые литографии Домье и если да, то

какие? Я всегда считал его искусным художником, но только недавно у меня начало

складываться впечатление, что он – явление более значительное, чем я думал.

Если тебе известны какие-либо подробности о нем или ты знаешь какие-либо важные

его рисунки, пожалуйста, напиши.

Я видел раньше некоторые его карикатуры и, возможно, именно по этой причине

составил себе превратное представление о нем. Его фигуры всегда производили на меня

большое впечатление, но я, видимо, знаю лишь очень немногие его работы, среди которых

карикатуры вовсе не играют наиболее показательной или наиболее значительной роли.

Вспоминаю, как мы говорили с тобой об этом в прошлом году по дороге в Принсенхаг.

Ты заметил тогда, что любишь Домье больше, чем Гаварни, а я взял сторону последнего и

рассказал тебе про книгу о нем, которую тогда читал и которая сейчас находится у тебя.

Признаюсь, с тех пор я не разлюбил Гаварни, но начал подозревать, что видел лишь очень

малую часть работ Домье и что те его вещи, которые могли бы больше всего заинтересовать

меня, относятся к той части его наследия, которой я не знаю (хотя я весьма ценю и то

немногое, с чем знаком).

Сохранились у меня смутные воспоминания и о том – впрочем, быть может, я

ошибаюсь, – что ты говорил мне о больших его рисунках, изображающих людей из народа;

мне было бы очень интересно взглянуть па них. Если у него есть и другие вещи, столь же

красивые, как та гравюра, на которую я недавно наткнулся, а именно «Пять возрастов

пьяницы», или как та фигура старика под каштаном, о которой я уже упоминал, – да, тогда

Домье, вероятно, самый великий из всех. Не можешь ли ты просветить меня на этот счет?

Помнишь ты фигуры де Гру на сюжет «Уленшпигеля», которые у меня были, но, увы,

пропали? Так вот, две упомянутые гравюры Домье похожи на них; если можешь, найди мне еще

что-нибудь в таком же роде (карикатуры интересуют меня гораздо меньше).

Ну что ж, мой мальчик, одно я могу тебе обещать: когда ты приедешь, я попрошу тебя

взять на себя труд просмотреть, помимо акварелей и этюдов маслом, папку, содержащую с

сотню рисунков – сплошь штудии фигур. Эта сотня у меня фактически уже налицо, если

присчитать сюда несколько старых рисунков. Однако за время, оставшееся до твоего приезда, я

попытаюсь заменить те из них, которые недостаточно хороши, и внести в подборку известное

разнообразие.

240 1 нояб note 13 Note13 ря 1882

Последние несколько дней я был очень занят тем, что, возможно, заинтересует и тебя;

поэтому полагаю, что будет вполне целесообразно написать тебе об этом подробно.

В письме от Раппарда я получил резюме речи Херкомера о современной гравюре на

дереве. Не могу пересказать тебе все детально, но ты, вероятно, и сам уже прочел эту статью

(она опубликована в каком-то английском художественном журнале, возможно, в «Art Journal»).

Касается она, главным образом, рисунков в «Graphic». Херкомер рассказывает, как он сам с

огромным усердием и воодушевлением сотрудничал в этом издании, и особенно тепло

вспоминает о великолепных страницах первых номеров. Ему не хватает слов, чтобы выразить

значение, которое он придает работе первых сотрудников журнала. Он дает обзор успехов в

технике и исполнении, показывает разницу между старыми и новыми гравюрами на дереве и т.

д. и т. д.

Затем Херкомер говорит о наших днях и переходит к основному пункту своей речи. Он

указывает: «Граверы по дереву стали искуснее, чем когда-либо, но я, сравнивая наши дни со

временами основания «Graphic», явственно вижу симптомы упадка». И продолжает: «По-моему,

вся беда заключается в двух вещах, против которых я и протестую. Одна относится к издателям,

вторая к художникам.

Обе стороны делают ошибки, которые, если их не исправить, испортят все».

Издатели, говорит Херкомер, требуют вещей, бьющих на эффект: «Верный и

добросовестный рисунок больше никому не нужен, самые совершенные рисунки больше не

находят сбыта; требуется одно – броская картинка, заполняющая свободный угол страницы.

Издатели заявляют, что публика требует изображения текущих событий и

удовлетворена, если они воспроизведены правильно и занимательно, а до художественных

качеств работы ей нет дела. Но я не верю таким заявлениям издателей.

Единственное, что более или менее извиняет их, это нехватка хороших рисовальщиков».

Потом Херкомер переходит к художникам и говорит, как он сожалеет о том, что в наши

дни красота оттиска зависит не столько от рисовальщика, сколько от гравера. Он призывает

художников не допускать такого положения, рисовать строго и энергично, чтобы гравер

оставался тем, кем он и должен быть – выразителем мыслей и чувств рисовальщика, а не

хозяином работы.

Затем следует заключение – настоятельный призыв всегда вкладывать в работу всю

душу и не позволять себе ни малейшей слабости. В словах Херкомера звучит нотка упрека; не

без грусти и как бы протестуя против нестерпимого для него всеобщего равнодушия, он

замечает: «Публика, искусство дает тебе бесконечное наслаждение и полезное назидание. Оно в

полном смысле слова делается для тебя. Настаивай поэтому на хорошей работе, и можешь быть

уверена, получишь ее», – заключает он.

Вся речь – поразительно здравая, сильная, честная. Ораторская манера Херкомера

производит на меня такое же глубокое впечатление, как некоторые письма Милле. Она

вдохновляет меня, и сердце мое радуется, когда я слышу, как кто-нибудь говорит таким

образом.

А знаешь, ужасно жаль, что сейчас проявляется так мало интереса к тому искусству,

которое лучше всех остальных может служить широкой публике. Если бы художники

объединились для того, чтобы их работа (которая, в конце концов, делается для народа, – я, по

крайней мере, считаю, что таково высочайшее, благороднейшее призвание каждого художника)

действительно попадала в руки народа и была доступна каждому, это могло бы дать те же

результаты, которых достиг «Graphie» в первые годы своего существования.