Ван Гог. Письма

237 Воскресенье, днем

У нас стоит настоящая осенняя погода, дождливая и холодная, но полная настроения и

особенно благоприятная для писания фигур, которые выделяются своим тоном на фоне улиц и

дорог, где в лужах отражается небо.

Это как раз те мотивы, которые так часто и так красиво пишет Мауве.

Итак, я опять получил возможность работать над большой акварелью, изображающей

очередь перед конторой лотереи. Начал я также еще одну акварель – отмель.

Прилагаю набросок ее композиции. Я совершенно согласен с твоим утверждением, что в

нашей жизни бывают периоды, когда мы как бы глухи к природе или когда природа как бы

перестает говорить с нами.

У меня тоже часто бывает такое чувство, и оно иногда помогает мне браться за

совершенно другие вещи: когда мне приедаются пейзажи и эффекты света, я принимаюсь за

фигуры, и наоборот. Иногда же просто приходится ждать, пока подобное настроение пройдет,

хотя мне не раз удавалось преодолеть это чувство бесстрастия, меняя мотивы, на которых было

сосредоточено мое внимание.

Чем дальше, тем все больше меня интересует фигура. Я помню, было время, когда я

очень остро ощущал пейзаж: картина или рисунок, хорошо передававшие эффект света или

настроение ландшафта, производили на меня более сильное впечатление, чем фигура.

В общем, художники, писавшие фигуру, вызывали во мне, скорее, нечто вроде чувства

холодного уважения, чем горячую симпатию.

Однако я очень хорошо помню, что даже в то время на меня произвел особенно глубокое

впечатление рисунок Домье – старик под каштаном на Елисейских полях (иллюстрация к

Бальзаку), хотя рисунок этот был совсем не таким уж примечательным. Но меня поразило нечто

очень сильное и мужественное, отличавшее замысел Домье, и я подумал: «А ведь, должно быть,

хорошо мыслить и чувствовать так, чтобы равнодушно проходить мимо очень многого и

сосредоточиваться лишь на вещах, которые дают пищу для размышлений и трогают человека,

как такового, более непосредственно и лично, чем луга или облака».

Именно поэтому меня неизменно притягивают английские рисовальщики и английские

писатели с их подчеркнуто трезвой, как утро в понедельник, деловитостью, прозаичностью и

склонностью к анализу, их образы, в которых есть что-то прочное и основательное, такое, на

что можно опереться в дни, когда мы чувствуем себя слабыми. То же самое относится и к таким

французским писателям, как Бальзак и Золя.

Я не знаю книг Мюрже, о которых ты упоминаешь, но надеюсь вскоре познакомиться с

ними.

Писал ли я тебе, что читаю сейчас «Королей в изгнании» Доде? Книга, по-моему, очень

хороша. Заглавия названных тобою книг очень заинтересовали меня, особенно «Богема». Как

далеко отошли мы в наши дни от богемы времен Гаварни!

Мне думается, что в то время было больше сердечности, веселости и живости, чем

сейчас.

Впрочем, не берусь судить. В наше время тоже есть много хорошего и могло бы быть

еще больше, если бы мы были сплоченнее.

Как раз в эту минуту я вижу из окна моей мастерской великолепный эффект. Город с его

башнями, крышами и дымовыми трубами выступает из мглы, как темный, мрачный силуэт на

фоне светлого горизонта. Последний, однако, всего лишь широкая полоса, над которой нависает

темная туча, более плотная внизу, а сверху разодранная осенним ветром на большие

уплывающие клочья. Тем не менее благодаря полосе света в темном массиве города то тут, то

там поблескивают мокрые крыши (на рисунке их следует обозначить полосками телесного

цвета), и это дает возможность отличить красную черепицу от шифера, хотя вся масса

выдержана в одном тоне.

На фоне всей этой сырости по переднему плану сверкающей полосой проходит

Схенквег. Листва тополей – желтая, края канав и луга – глубокая зелень, фигурки – черные.

Я нарисовал бы все это, вернее, попытался бы нарисовать, если бы не пробился целое

утро над фигурами грузчиков торфа: моя голова слишком еще полна ими и в ней едва ли

найдется место для чего-нибудь нового.

Страшно хочу тебя видеть и очень часто думаю о тебе. То, что ты рассказываешь о

некоторых парижских художниках, которые живут с женщинами, держатся менее

ограниченных взглядов, чем другие, и, вероятно, отчаянно пытаются удержать уходящую

молодость, подмечено, на мой взгляд, очень метко. Такие люди существуют не только в

Париже, но и здесь. Там, человеку семейному, видимо, еще труднее сохранить известную

свежесть, как личности; такое стремление там в еще большей степени равнозначно попытке

плыть против течения. Очень многие в Париже отчаялись, отчаялись хладнокровно,

рационально, логично и обоснованно. Я читал что-то в этом роде о Тассаре, которого горячо

люблю. Мне очень больно, что с ним так получилось, и я нахожу тем более достойным

уважения любое усилие с целью воспрепятствовать такому отчаянию. Верю я и в то, что в конце

концов успеха добиться все-таки можно и что поэтому не надо приходить в отчаяние даже

тогда, когда оказываешься на время побежденным и чувствуешь полное истощение сил. В таких

случаях необходимо снова взять себя в руки n набраться мужества, даже если дела идут совсем

иначе, чем ты ожидал вначале.

Нет, брат, я вовсе не смотрю с презрением на людей, вроде тех, которых ты описываешь.

Можно ли презирать их лишь потому, что жизнь их не построена на серьезных и хорошо

продуманных принципах? Мое мнение на этот счет таково: целью должно быть действие, а не

отвлеченная идея.

Принципы я одобряю и считаю стоящими только тогда, когда они претворяются в

действие; размышлять и стараться быть последовательным, на мой взгляд, хорошо именно

потому, что это укрепляет энергию человека и объединяет различные стороны деятельности в

единое целое.

Люди, которых ты описываешь, были бы, по-моему, более устойчивы, если бы побольше

думали о том, что собираются сделать; однако во всем остальном я безусловно предпочитаю их

тем, кто забивает себе голову принципами, не давая себе труда и даже вовсе не собираясь

применять их на практике. Последним самые прекрасные принципы не приносят никакой

пользы, тогда как первые, движимые размышлением и энергией, могут достичь чего-то

великого, поскольку великое не создается порывом, а представляет собой цепь постепенно

слагающихся малых дел.

Что такое рисование? Как им овладевают? Это – умение пробиться сквозь невидимую

железную стену, которая стоит между тем, что ты чувствуешь, и тем, что ты умеешь. Как же

все-таки проникнуть через такую стену? На мой взгляд, биться об нее головой бесполезно, ее