Ван Гог. Письма

– быть может, его и нельзя закончить; он изображает офицеров, которые сидят у открытого

окна над картой или планом сражения и совещаются. У Брейтнера есть работа – он служит в

Роттердамской школе гражданских инженеров. Его счастье! Но если человек может выдержать

и не заниматься никакой посторонней работой, а целиком отдавать все время своему ремеслу,

то второе, по-моему, предпочтительнее. Во всех этих должностях и побочных занятиях есть что-

то пагубное; может быть, именно заботы, именно темная, теневая сторона жизни художника и

является самой лучшей ее стороной. Конечно, заявлять так рискованно: бывают моменты, когда

приходится утверждать обратное. Многие под бременем слишком тяжких забот идут ко дну, но

тем, кто умеет выстоять, оно впоследствии идет на пользу.

Ты пишешь насчет того, чтобы делать рисунки меньшего размера; я нахожу, что с твоей

стороны очень благородно сказать мне об этом более сдержанно, чем ото делали многие другие,

которые твердили то же самое, но в совершенно иных выражениях и словно угрожая: если ты,

дескать, не будешь работать в меньшем формате, с тобой случится то-то и то-то.

Такие разговоры я считаю нелепыми и пустыми и не верю, что слова этих людей –

правда. Знаешь, что я об этом думаю? Всякий формат имеет свои за и против; для моих

собственных занятий мне обычно решительно необходимо брать фигуру довольно больших

размеров, чтобы голова, руки, ноги были не слишком маленькими и рисовать их можно было

энергично.

Таким образом, в своей практике я использую размеры «Упражнений углем» Барга: тут

легко охватить все одним взглядом и в то же время детали не слишком малы. Однако

большинство художников выбирает меньший формат. Я с небольшими отклонениями работал

так с самого начала и поступлю против своих убеждений, если изменю формат своих этюдов.

Мое внимание сосредоточено сейчас, главным образом, па овладении рисунком

человеческой фигуры в хорошем, большом формате, а это вещь чрезвычайно трудная; уверяю

тебя, однако, это вовсе не означает, что я безоговорочно связал себя таким условием…

То, что я сейчас написал, я написал лишь затем, чтобы показать тебе, как я пытался с

самого начала внести в свою работу твердую систему; однако я выработал для себя

определенные правила не для того, чтобы стать их рабом, а потому, что благодаря им учишься

яснее мыслить… Считаю, однако, что очень сильно заблуждается тот, кто думает, будто такие

вещи, как, например, лист «Обеденная молитва» (семья дровосеков и крестьян за столом), в

своем окончательном виде были сделаны одним махом.

Нет, основательность и энергичность в рисунке малого формата чаще всего достигаются

лишь посредством гораздо более серьезной работы, чем предполагают те, кто легко относится к

ремеслу иллюстратора.

Ах, мой мальчик, ты – самый сведущий из всех знакомых мне торговцев картинами, ты

судишь обо всем гораздо справедливее и прочувствованнее, чем большинство из них; но если

бы ты знал, какого упорного труда стоят такие маленькие вещи, как, например, гравюры в

«Album des Vosges» или первые вещи «Graphic», то, думаю, даже ты был бы поражен.

Со мной, по крайней мере, получается так, что чем больше я узнаю о жизни и работах

таких людей, как Шулер, Лансон, Ренуар и множество других, тем больше я убеждаюсь в

одном: то, что мы видим на поверхности, – всего лишь маленькая струйка дыма, выходящая из

трубы, в то время как в сердцах и мастерских этих художников пылает яростный огонь.

С иллюстрациями происходит то же, что со шпилем церкви: издали он кажется

маленьким и незаметным, а вблизи оказывается импозантной громадой; я хочу сказать, что

публике видна только малая часть работы иллюстратора. В конце концов нередко бывает и так,

что иные картины в огромных рамах сначала вызывают сенсацию, а потом удивление, почему

это после них остается чувство пустоты и неудовлетворенности; наоборот, какая-нибудь

простая гравюра на дереве, офорт или литография сперва остается незамеченной, но к ней

возвращаешься снова и снова и, чем дальше, тем больше привязываешься, потому что

чувствуешь в ней нечто великое.

Я знаю рисунок Теньела – два священника (это, конечно, не его английское название, а

просто сюжет). Один – городской священник; помпезный, толстый, внушительный; другой –

простой деревенский пастор, немножко потрепанный на вид и, видимо, отец большой бедной

семьи. Я часто думаю, что среди художников тоже можно встретить два таких типа; многие

иллюстраторы принадлежат к людям типа деревенского пастора, в то время как важные

персоны, вроде Бугро, Макарта и многих других, относятся к первому типу.

Лично мне все равно, в каком формате работать – крупном или мелком: то, что

требуется для иллюстраций, это лишь часть того, чего я требую от себя. От себя же я

решительно требую умения нарисовать фигуру такого размера, чтобы голова, руки и ноги были

не слишком маленькими и чтобы все детали были видны. Я еще далеко не в состоянии

выполнить то, чего требую от себя, но именно потому я и не должен отступать в этом пункте…

А то, что практика рисования фигур в большом размере имеет свой raison d'etre, доказано,

например, «Упражнениями углем» и «По образцам мастеров», изданными Гупилем и К°. Я

начинал с них и до сих пор не встречал лучшего руководства для этюдов с живой модели. Эти

издания имели целью дать правильные представления о работе над этюдом как в школе, так и,

прежде всего, в мастерской. Я прислушался к тому, что говорит Барг в своих примерах, и, хотя

мои работы далеко не так хороши, как его собственные, думаю, что эти примеры намечают

прямой путь, соответствующий тому, чему учили нас художники прошлого, включая Леонардо

да Винчи. Во всяком случае, метод Барга обобщил мои представления о рисунке, что делает

мою работу более систематичной, чем она была бы безо всякого метода. Как видишь, я не могу

отказаться от определенного формата, но повторяю, что в случае необходимости могу

уменьшить размеры той или иной фигуры в моих этюдах.

251

Я нередко думаю, как мне хотелось бы иметь возможность тратить больше времени на

настоящий пейзаж!

Я часто вижу вещи, которые считаю поразительно прекрасными и которые невольно

заставляют меня сказать: «Никогда я еще не видел, чтобы то-то или то-то было так же

написано!» Но для того, чтобы написать так же, я вынужден был бы забросить все остальное.

Хотелось бы знать, согласен ли ты со мною, что в пейзаже многое еще не разработано. Эмиль

Бретон, например, писал и продолжает писать эффекты, которые положили начало чему-то