Ван Гог. Письма

Сохранил ли ты мои писульки? Если у тебя есть свободная минута и если они не

погибли в огне, советую тебе перечитать их, хотя такой совет в моих устах и может показаться

претенциозным. Я ведь писал их не без серьезных намерений, хотя и не боялся при этом

откровенно высказывать свои мысли и давать свободу своему воображению. Ты утверждаешь,

что в душе я фанатик и что я, вне всякого сомнения, проповедую определенную доктрину.

Что ж, если ты хочешь воспринимать это таким образом – не возражаю: когда доходит

до сути дела, я не стыжусь своих чувств и не краснею, признаваясь в том, что я человек со

своими принципами и своим кредо. Но куда стремится толкнуть людей и в особенности меня

самого мой фанатизм? В открытое море! А какую доктрину я проповедую? Друзья мои, отдадим

нашему делу всю душу, будем работать от всего сердца и преданно любить то, что любим.

Любить то, что любим – каким излишним кажется этот призыв, и в какой огромной

степени он тем не менее оправдан!

Ведь есть такое множество людей, которые тратят свои лучшие силы на то, что

недостойно их, и относятся к тому, что любят, как мачеха, вместо того чтобы полностью

отдаться непреодолимой склонности сердца. А мы пытаемся усмотреть в подобном поведении

«твердость характера» и «силу разума», тратим свою энергию на недостойную тварь, упорно

пренебрегая своей настоящей возлюбленной, и проделываем все это с «самыми чистыми

намерениями», полагая, что мы обязаны это делать из «нравственных побуждений» и «чувства

долга!»

P 6 23 ноября 1881

Перечитывая твои письма, особенно последнее, я нашел в них такие живые и забавные

остроты, что меня разбирает нетерпение продолжить нашу переписку.

Так, так! Значит, в конечном счете, я фанатик! Очень хорошо, что твои слова попали в

цель, ну просто навылет пробили мою шкуру! Que soit! Благодарю тебя за твое открытие!

Раньше я не смел этому верить, но ты мне все разъяснил: раз я фанатик, значит, у меня есть

воля, убеждение, я иду в определенном направлении и не довольствуюсь этим, но хочу, чтобы и

другие следовали за мной! Я – фанатик? Вот и слава богу! Прекрасно, с данной минуты я

постараюсь только им и быть! А кроме того, мне хочется, чтобы моим спутником был мой друг

Раппард – для меня совсем не безразлично, упущу я его из виду или нет. Не полагаешь ли ты,

что я прав?

Я, конечно, чересчур поспешил, заявив, что хочу гнать людей в «открытое море» (см.

мое предыдущее письмо). Если бы я занимался только этим, я был бы жалким варваром. Но тут

есть одно обстоятельство, которое делает мои желания более разумными. Человек не может

долго болтаться в открытом море – ему необходима маленькая хижина на берегу, где его, сидя

у горящего очага, ждут жена и дети.

А знаешь, Раппард, куда я гоню себя самого и пытаюсь также гнать других? Я хочу,

чтобы все мы стали рыбаками в том море, которое называется океаном реальности. С другой

стороны, я хочу, чтобы у меня и моих спутников, которым я время от времени докучаю, была

вот такая маленькая хижина. Самым решительным образом хочу! И пусть в этой хижине будет

все, что я перечислил! Итак, открытое море и ото пристанище на берегу или это пристанище на

берегу и открытое море. А что касается доктрины, которую я проповедую, то эта моя доктрина:

«Друзья, давайте любить то, что любим» – основана на аксиоме. Я считал излишним

напоминать об этой аксиоме, но для ясности приведу и ее. Эта аксиома: «Друзья, мы любим».

P 9 note 32 Note32 Июнь 1882

Пришло письмо насчет моих рисунков, но денег я получил еще меньше, чем ожидал,

хотя и рассчитывал всего на 30 гульденов за семь листов. Я получил 20 гульденов и нагоняй в

придачу: «Подумал ли я о том, что такие рисунки не могут представлять собой никакой

продажной ценности?»

Я думаю, ты согласишься со мной, что времена сейчас нелегкие, и такие случаи (а

бывают и похуже: в сравнении с тем, что достается многим другим, 20 гульденов еще можно

назвать щедростью) не слишком-то ободряют человека.

Искусство ревниво, оно требует от нас всех сил; когда же ты посвящаешь их ему, на тебя

смотрят, как на непрактичного простака и еще черт знает на что. Да, от всего этого во рту

остается горький вкус.

Ну, да ладно, все равно надо пробиваться дальше.

Я ответил моему корреспонденту, что не претендую на знакомство с продажной

ценностью вещей; поскольку он, как торговец, говорит, что мои рисунки не представляют собой

продажной ценности, я не хочу ни противоречить ему, ни спорить с ним, так как лично придаю

больше значения художественной ценности и предпочитаю интересоваться природой, а не

высчитывать цены и определять коммерческую прибыль; если же я все-таки заговорил с ним о

цене и не мог отдать свои рисунки бесплатно, то лишь потому, что у меня, как и у всех людей,

есть свои человеческие потребности: мне требуется еда, крыша над головой и тому подобное.

Поэтому я считал своим долгом оговорить эти маловажные обстоятельства. Затем я прибавил,

что не намерен навязывать ему свою работу вопреки его желаниям и готов послать ему другие

рисунки, хотя в равной мере готов и примириться с отказом от его услуг.

Я совершенно уверен, что такое мое поведение будет сочтено неблагодарностью,

грубостью и нахальством и что, как только зайдет речь на эту тему, я услышу примерно такие

упреки: «Твой дядя в Амстердаме питал насчет тебя такие благие намерения, был так добр к

тебе, оказал тебе такую помощь, а ты из-за непомерных претензий и упрямства проявил такую

неблагодарность по отношению к нему, что во всем виноват ты один, и т. д., и т. д.»

Дружище Раппард, я, в сущности, не знаю, что мне делать после такого инцидента –

смеяться или плакать. Я считаю его чрезвычайно характерным. Конечно, эти богатые торговцы

– люди пристойные, честные, справедливые, лояльные, чувствительные, а мы – просто

несчастные дураки, которые сидят и рисуют в деревне, на улице, в мастерской, с раннего утра

до поздней ночи, иногда на солнцепеке, иногда под снегом; к тому же нам чуждо чувство

признательности, здравый смысл и, главное, «пристойные манеры». Ладно, что поделаешь!

P 11 Воскресенье, вечер note 33 Note33 до 15 августа 1882

Некоторое время тому назад у нас была выставка произведений французского искусства

из частных коллекций: Добиньи, Коро, Жюль Дюпре, Жюль Бретон, Курбе, Диаз, Жак, Т. Руссо;

их работы действовали на меня вдохновляюще, но не помешали мне с грустью подумать о том,

что эти верные ветераны уходят один за другим.

Коро уже нет, Т. Руссо, Милле, Добиньи отдыхают после долгих трудов. Жюль Бретон,