Ван Гог. Письма

Домье. Даже Израэльс, Мауве и Марис порой дают себе волю и рисуют энергичный контур,

хотя делают это не в манере Лейса или Херкомера.

Судя по их разговорам, они о контуре и слышать не хотят: гораздо чаще они

разглагольствуют о «тоне» и «цвете».

Тем не менее в некоторых рисунках углем Израэльс использовал линии, напоминающие

Милле. Должен решительно заявить, что при всем моем уважении к названным выше мастерам,

которыми я восхищаюсь, я сожалею, что в своих беседах с другими художниками они, в

особенности Мауве и Марис, не подчеркивают более настойчиво, как много можно сделать с

помощью контура, а советуют рисовать осторожно и мягко. Таким образом, получается, что в

наше время в центре внимания стоит акварель, считающаяся самым выразительным средством,

в то время как графике уделяется, на мой взгляд, слишком мало внимания, настолько мало, что

к ней испытывают даже некоторую антипатию. Черного в акварели, так сказать, не существует,

и это дает людям основание твердить: «Ах, эти черные вещи!» Не стоит, однако, посвящать

этому все мое письмо.

Хочу сообщить тебе, что в данный момент у меня на мольберте четыре рисунка:

«Резчики торфа», «Песчаный карьер», «Навозная куча», «Погрузка угля».

Навозную кучу я сделал даже дважды: в первом варианте было слишком много

исправлений, чтобы его стоило заканчивать…

Я очень много работал с тех пор, как посетил тебя: я так долго делал только массу

этюдов и воздерживался от композиций, что, взявшись за последние, словно с узды сорвался. Я

прокорпел над ними не одно утро, садясь за работу в четыре часа. Ужасно хочется, чтобы ты

посмотрел мои композиции: я не могу сам разобраться в том, что мне сказал ван дер Вееле,

единственный человек, видевший их.

Оценку он им дал в общем довольно сочувственную, но по поводу «Песчаного карьера»

заметил, что здесь слишком много фигур и композиция недостаточно проста. Он сказал:

«Послушайте, нарисуйте-ка просто одного этого паренька с тачкой на дамбе, на фоне яркого

предзакатного неба. Вот тогда это будет красивая вещь, а сейчас она кажется слишком

беспокойной».

Тогда я показал ему рисунок Колдекотта «Брайтонская дорога» и спросил: «Вы хотите

сказать, что в композицию нельзя вводить много фигур? Не обращайте внимания на рисунок, а

просто скажите мне, что вы думаете об этой композиции?»

«Ну, – ответил ван дер Вееле, – она мне тоже не по сердцу. Но, – оговорился он, –

это мое личное мнение, не больше. Тем не менее ваша композиция – не та вещь, которая мне

нравится и на которую я хочу смотреть».

«Что ж, – подумал я, – в известном смысле неплохо сказано!» Как ты понимаешь, я не

встретил у ван дер Вееле того здравого взгляда на вещи, какой мне нужен. Однако в целом он

человек вполне разумный; мы совершили с ним очень приятную прогулку, и он указал мне на

некоторые чертовски удачные сюжеты.

Как раз во время прогулки с ним я и обратил внимание на этот песчаный карьер, хотя

сам он даже не взглянул на него. На следующий день я отправился туда уже один. Я нарисовал

этот песчаный карьер со многими фигурами, потому что в то время там действительно

трудилось много народу: зимой и осенью городские власти занимают таким путем людей, не

имеющих работы. Кроме того, сцена эта отличалась чрезвычайной динамичностью.

Недавно у меня было несколько прекрасных моделей, в том числе великолепный косец,

замечательный деревенский мальчишка, настоящая фигура Милле, и парень с тачкой, тот

самый, чью голову, если помнишь, я нарисовал, но тогда он был в воскресной одежде и с по-

воскресному чистой повязкой на поврежденном глазу.

Теперь он приходит ко мне в повседневной одежде, и трудно поверить, что для обоих

этюдов мне позировал один и тот же человек.

Размер этих четырех больших рисунков 1 м X 50 см.

Я очень доволен тем, что пользуюсь коричневым паспарту с очень глубоким черным

внутренним ободком. Благодаря этому многие оттенки черного кажутся серыми, тогда как на

белом паспарту они представлялись бы слишком черными, а так все в целом производит

впечатление светлого.

Черт побери, как мне хочется, чтобы ты посмотрел мои рисунки! Я, конечно, отнюдь не

считаю их хорошими и не удовлетворен ими, но мне не терпится узнать, что ты о них думаешь.

По моему мнению, они еще не являются достаточно выраженными рисунками фигур, хотя это

уже несомненно рисунки фигур; но мне хотелось бы выразить действие и структуру еще более

угловато и грубо.

Ты пишешь, что у тебя сейчас такое чувство, будто ты не идешь больше окольными

тропами, а выбрался на прямую дорогу. Это, на мой взгляд, подмечено очень верно. Я

испытываю сходное чувство, так как на протяжении всего прошлого года еще упорнее, чем

прежде, сосредоточивал свои усилия на фигуре.

Если ты веришь в то, что у меня есть глаза, которыми я вижу, то можешь не

сомневаться, что в твоих фигурах, несомненно, есть определенное настроение; то, что ты

делаешь, отличается здоровой мужественностью, – на этот счет будь спокоен; а раз у тебя нет

оснований сомневаться в себе, работай решительно и без колебаний.

Считаю, что этюды голов слепых у тебя превосходны.

Тебя не должно удивлять, что отдельные мои фигуры так резко отличаются от тех,

которые я иногда делаю с модели. Я очень редко работаю по памяти – я почти не пользуюсь

этим методом.

Но я постепенно настолько привык стоять непосредственно перед натурой, что это

сковывает теперь мое личное восприятие гораздо меньше, чем вначале: оказываясь лицом к

лицу с натурой, я уже не так подавлен ею и больше остаюсь самим собой. Если мне везет и

модель попадается спокойная и собранная, я рисую ее неоднократно, и тогда на свет появляется

этюд, отличающийся от обычного этюда, то есть более характерный, более глубоко

прочувствованный.

Тем не менее он был сделан в тех же условиях, что и предшествовавшие ему более

деревянные, менее прочувствованные этюды. Подобная манера работы – не хуже любой

другой, более подробной, в которой сделаны, например, «Зимние садики». Ты сам сказал – они

прочувствованы. Отлично! Однако это не случайно: я рисовал их снова и снова, потому что

сперва в них не было никакого чувства. А затем, после окостенелых, неуклюжих и неловких

вариантов, появились эти, окончательные. Почему они что-то выражают? Да потому, что они

вызрели у меня в сознании прежде, чем я начал писать их.

Первые этюды производят на стороннего наблюдателя совершенно отталкивающее

впечатление. Говорю это для того, чтобы ты понял: если в этюдах что-то есть, то это,