Лидия Савельева - «Печаль моя светла…»

И вот это двойное и параллельное чудо узнавания началось…

Замечательно, что классным руководителем у нас оказалась самая главная в те времена учительница, то есть по русскому языку и литературе. Это была Прасковья Петровна Горюн – молодой, но далеко не начинающий педагог после, кажется, Харьковского учительского института. Мое восхищение ею в первый день было так велико, что даже мой брат через много лет однажды при случае напомнил мне о нем! Я взахлеб рассказывала дома о том, как она знакомилась с классом. У нее были вопросы к нам, девчонкам, совсем не такие, как у Анны Яковлевны. Разумеется, сейчас в памяти не все они, но эти уж помню точно: 1) Не жаль ли, что кончились каникулы? Где вы их провели и с кем? 2) Сумел ли кто-то из вас побывать и в другой стране? И даже сразу в нескольких странах? 3) Кого же благодарить за чудесные путешествия по миру? А может быть, и во времени?

Она вела себя тогда совсем не как учительница, а как будто действительно сочувствовала нам, что кончилась наша чудесная летняя свобода, впереди – серьезные будни. Почти на каждый ее вопрос поднимался лес рук, а она только радостно ждала ответа, запоминала имена и просила простить, что сегодня не может всех дослушать до конца. Помню, как все замолчали в замешательстве, когда она предположила, что кто-то на каникулах ездил за границу, но когда она сказала про «несколько стран», руку подняла… одна я, догадавшись, что речь идет о книгах, и назвала почему-то морские путешествия на фрегате «Паллада» Гончарова и крейсере «Забияка» Станюковича. Это было первый раз, когда о книгах – разных, совсем не по программе – вспоминали, их кратко характеризовали и даже говорили об авторах! Тогда же для себя я выяснила, что большинство класса много и с удовольствием читало пионерские повести, но не давало себе труда запоминать их автора (то, что у нас дома было, конечно, само собой разумеющимся). И Прасковья Петровна, к удовлетворению моих родителей, весь класс пожурила: «Это очень обидно писателям, что вам все равно, кто там из них писал о Ване Солнцеве 6 6 Персонаж повести В. П. Катаева «Сын полка» (1945). , а кто о Томе Сойере. Ведь это они придумывают своего героя, дают ему имя, дарят ему друзей… Не знать авторов – очень и очень стыдно!» Еще помню, что в тот день я взяла себе на заметку жюль-верновского «Пятнадцатилетнего капитана», который уже был знаком нашей Рите Довгаль, а как же это я… все еще не читала, упустила книгу с таким завлекательным, многообещающим заглавием!

Действительно, наша первая встреча с Прасковьей Петровной была просто волшебной, да и первые уроки всех нас настроили на доверительность с классным руководителем, на благостное и мирное погружение в заманчивый мир книги с таким легким, все понимающим учителем, настоящей голубицей.

Но… не тут-то было… Очень скоро мы почувствовали, что попались на удочку в очень цепкие руки человека железной хватки, на уроке которого нельзя и пикнуть. Если бы какая-нибудь сумасшедшая муха и залетела в класс, то она бы точно сложила крылышки под взглядом ее огромных черных глаз с буравчиками, которые вонзались в нарушителя учебного режима с такой выразительностью, что душа замирала и спускалась куда-то туда, явно ниже дрожащих коленок. Все требования нашей учительницы должны были исполняться беспрекословно, каждая из нас должна была подчиняться ее воле, ни на секунду не расслабляясь. Любые разговоры – прекратить, посторонние книги – убрать, письменные домашние задания на следующий день по другим предметам – это «невероятное безобразие, и я его прекращу, будьте уверены»! Помню, один раз я не вовремя улыбнулась какому-то шепоту моей соседки, и мое безмолвное участие в диалоге, да еще и во время объяснения , заметила и пронзила многообещающим взглядом Прасковья Петровна! Ничего не сказав, она дней десять карала меня тем, что намеренно смотрела мимо меня и вообще не разговаривала со мной! Она «вспомнила» обо мне только после диктанта, в котором одна я не наделала ошибок. А если бы не это, то у нее хватило бы характера помнить мою вину еще и еще. Позже, уже в шестом классе, она меня таким же образом наказала чуть ли не на учебную четверть, но это уже было безвинно: просто я не должна была задумываться и тем более оспаривать частеречную принадлежность слов «другой» и «тысяча» (небольшие ее не столько практические, сколько теоретические огрехи сейчас объясняю себе неполным высшим образованием). При такой-то дисциплине и обязательных требованиях писать не только четко и красиво (сама она была редким каллиграфом даже мелом на доске), но и грамматически осознанно, немудрено, что наш класс всегда разительно отличался от трех параллельных на всех общешкольных контрольных и контрольных из гороно. В числе методических находок Прасковьи Петровны еще в студенческие годы я в полной мере оценила самую гениальную: она никогда не удовлетворялась ни одним синтаксическим примером без стихотворного текста, причем обычно из классической поэзии Золотого, а то и Серебряного века, то есть из стихов Брюсова, Блока и даже Есенина, Ахматовой, что тогда официально не приветствовалось. (Как же я радовалась тому, что у папы всегда под рукой была большая антология Ежова и Шамурина 7 7 Ежов И. С. , Шамурин Е. И . Русская поэзия XX века: антология русской лирики от символизма до наших дней. М.: Новая Москва, 1925. !) Теперь-то понимаю, что это прививало эстетический вкус к слову да еще и рождало здоровое соперничество в знании поэзии, не говоря о тренировке памяти и грамматическом осознании пунктуации в стихе. Ко всему этому должна признаться, что первое профессиональное художественное чтение лирики я слышала именно от нее. Так, и сейчас как будто слышу пейзажную зарисовку И. Никитина «Утро» в ее очень тихом и задушевном исполнении, ведь оно само по себе знаменовало шаг в эстетическом воспитании нашего класса. Прасковья Петровна добилась того, что, несмотря на ее свирепо-жесткий характер (через лет пятнадцать я имела счастливую возможность узнать от нее, сколько при этом было актерской игры в «маске бабы-яги», как она определила), весь наш класс не только любил уроки русского языка, но и был чуть ли не сплошь грамотным.

Полной противоположностью нашей сверхстрогой классной руководительнице и «русачке» казалась нам тогда Г. П. Балковая, наша всеобщая и неизменная любимица. «Галына Петривна», будучи проводником в мир «украϊньскоϊ мовы и лίтэратуры», даже внешне очень отличалась от всегда нарядной и крайне загадочной Прасковьи Петровны. Доброту и понимание, казалось, излучали не только ее прищуренные близорукостью голубые глаза и все миловидные черты лица, но и каждая прядь и каждая деталь ее перелицованного и аккуратного ежедневного костюма, на знакомой груди которого потом изливала душу не одна из моих одноклассниц. Галина Петровна никогда не делала тайны из того, что после гибели мужа на фронте она растит «двох хлопчикив, самэ такых, як вы, що тэж завжды бажають систы на шию батькам, та ще й дрыгаты нижкамы» («двух мальчиков, таких же, как вы, которые тоже всегда хотят сесть на шею родителям, да еще и болтать ножками»).