Лидия Савельева - «Печаль моя светла…»

В современном языкознании по образцу исследователей языков американских индейцев развивается новое направление – изучение гендерных (то есть социально-половых) различий и в русской разговорной речи. Так вот для таких новейших изысканий наш учитель со смешным, но уважаемым нами прозвищем мог бы послужить редким и очень ценным информантом. Дело в том, что он сумел в короткие сроки обогатить наш, разумеется, на редкость девчачий лексикон типично мужским фразообразованием. Когда он входил в класс и видел учебники на столах и девчонок, лихорадочно листающих их в ожидании опроса, он командовал: «Отставить оборонительные действия!» Если слышал шум в классе, приказывал: «Эй, в строю! Отставить разговорчики!» А про дальние парты еще и добавлял: «А ну-ка отрезать тылы!» Когда давал нам задание, говорил: «Так, предписание получено. Приступить к исполнению!» Он ввел в наш активный лексикон трудное слово «арьергард», которым стращал отстающих, обвиняя их в тройках «самого малого калибра» или в том, что «легко сдаются без боя».

Когда мы рассказывали об этом Прасковье Петровне, нашему классному руководителю, она только хохотала до слез и говорила, утирая платком глаза, что он же прекрасный опытный физик, просто до этого работал в каком-то военном училище. И этот факт тогда очень поднимал его в наших глазах и объяснял все странности. Но, к сожалению, как только мы привыкли и признали нашего замечательного Молекулу (то есть «заласкали» его своим отношением, как злоязыко шутил его словами мой отец), он тут же не без удовольствия «испарился из пределов» этой дамской обители. А дальше пошли уже новые наставники…

В общем, славная когорта моих учителей была так велика и разнообразна, так интересна и часто загадочна, их занятия с нами порою так непредсказуемы и по содержанию, и по методике, и по настроениям, что все это вовлекало в какой-то живой водоворот нашей школьной жизни. По сравнению с ним учение под началом Анны Яковлевны, быстро ушедшее в прошлое, казалось удивительно вялым и скучным. Ощущение было такое же, как будто в душном классе открыли сразу несколько окон.

В 1948 году наконец вернулась домой наша Марина с мужем дядей Ваней, с которым ее разлучили три войны: Халхин-Гол (куда призвали военврача И. А. Чалика, при этом не разрешив следовать за ним жене, хотя и медику, но из «бывших»), Отечественная война (они оба заведовали госпиталями на разных фронтах, ничего не зная друг о друге) и война с Японией (там лечила Марина, в то время, когда ее муж служил в разных западных госпиталях). Первое письмо от него моя тетя получила где-то возле Байкала по пути на Восточный фронт и была счастлива узнать, что он жив, но ее ждало еще участие в войне с Японией, а потом еще и борьба в Корее с эпидемией холеры. Долгожданная их встреча состоялась только в самом начале 1947 года в одном из кавказских госпиталей, когда Марину уже демобилизовали и она наконец сумела найти в каком-то заброшенном боксе умирающего от лямблиевой дизентерии, исхудавшего до костей подполковника военной медицинской службы, в котором с трудом опознала своего мужа. С ее необыкновенной верой и настойчивостью она поставила-таки дядю Ваню на ноги. Через полтора года они возвратились в Полтаву уже не одни, а с полугодовалым Мишенькой, очень хорошеньким черноглазым и смешливым карапузом, как две капли воды похожим на дядю Ваню.

К этому времени тетя Мара по договоренности с плохо выполняющим свои обязательства строительным институтом переехала в одну из «институтских комнат», и три комнаты с большой кухней освободились для новой семьи вместе с бабушкой.

Наконец все вздохнули с радостным облегчением. Мама была счастлива воссоединению со своей любимой сестрой, почти погодком, с которой вместе росла и всегда была очень дружна. Мишенька стал главным объектом любви и поклонения всего без исключения большого семейства, не говоря уже обо мне. Не только я как младшая, но и мои родители, и даже бабушка наконец-то близко узнали дядю Ваню – высокого и красивого, с типичной украинской внешностью, как теперь говорят, «западэнця». Папа, коренной русский, долго живший в Москве, прежде всего сразу же заметил и восхитился родниково-чистым литературным языком стопроцентного украинца, без всякой примеси обрусевшей речи. Если же прибавить, что Маринин муж оказался очень добродушным и заботливым, всегда веселым и остроумным, то неудивительно, что они с папой быстро составили для бабушки дуэт любимых зятьев. Их пара постоянно наводила всех соседей и гостей на ассоциацию с набиравшим тогда популярность комедийным дуэтом электрика Штепселя и милиционера Тарапуньки (талантливые артисты Ефим Березин и Юрий Тимошенко, поднявший до эстетических высот название малюсенькой полтавской речонки). Этот дуэт впоследствии гремел на всесоюзной эстраде чуть ли не четыре десятилетия, пока были живы оба украинских друга. На мой взгляд, автор диалогов русского с украинцем (Александр Каневский) замечательно точно схватил дух и прелесть братской близости двух языков, благодаря чему их речь была абсолютно понятна как украинцу, так и любому русскоговорящему человеку. Эти две системы речи с почти общими словарем и грамматикой, но с сильно различающимся произношением таили в себе большой комический заряд.

Точно такое же двуязычие звучало и у нас дома, сначала благодаря дяде Антону, его родным, соседям, а после войны плюс еще благодаря очень чистой украинской речи шутника дяди Вани. Поэтому его реальные разговоры с моим отцом часто не уступали юморескам киевских артистов.

Дядя Ваня точно так же легко входил в любой коллектив, судя по тому, что, только начав работать врачом-дерматологом железнодорожной больницы (через несколько лет стал там главным врачом), тут же обзавелся огромным количеством друзей, знакомых, а также человечьих, собачьих, кошачьих протеже не только в районе больницы, расположенной на Подоле, но и по всему городу. Дело в том, что Ивану Андреевичу все доверяли и как врачу (не удивительно: он тут же наводнил дом, чердак и даже местами сад книгами и медицинскими журналами по венерологии и дерматологии, очень и очень конфузившими моего папу, гуманитария до мозга костей и отца двух читающих подростков), и как ветеринару по первому его образованию.

Замечательным практиком он оказался во всем. В частности, он тут же сделал ревизию савельевскому жилому фонду и обвинил моих родителей в позорной бесхозяйственности. Это дядя Ваня заставил их пусть не сразу, но со временем восстановить разрушенный бомбой балкон с выходом в сад и перепланировать бывший большой зал, в котором мы жили, в трехкомнатную квартирку, сначала только перегородив ее книжными шкафами, а впоследствии и доставив папе все нужные стройматериалы с помощью своих новых друзей.