Лидия Савельева - «Печаль моя светла…»

Казалось, послевоенная жизнь стала налаживаться, даже смех зазвучал в нашем большом доме. Это было время добрых надежд и экономического укрепления не только нашей семьи: помнится всеобщая радость из-за первого после войны снижения цен на потребительские товары (апрель 1948 года). Люди тогда очень верили в завтрашний день.

Но несчастье нагрянуло внезапно и с неожиданной стороны: тяжелая форма менингита в считаные недели унесла в могилу десятимесячного Мишеньку, первенца наших многострадальных Чаликов. Лично для меня это была первая реальная встреча со смертью, и стресс в эти черные дни был такой сильный, что больше всех меня сквозь слезы утешали сами безутешные родители-врачи, которые убеждали себя и меня, что из менингита для ребенка это лучший выход.

Былая гармония в наш дом вернулась только через год, с рождением их чудесной синеглазой дочки, которую из-за моей настырности назвали Танечкой.

Спустя же полгода после трагедии с малышом наша бабушка находилась в Ленинграде, где как раз пошел в первый класс внук Сережа, которого она должна была на первых порах контролировать. Именно от нее, к которой зачастили корреспонденты, узнали мы о готовящемся грандиозном чествовании Пушкина. Разумеется, наступающую дату все мы хорошо помнили, но масштаб юбилейных мероприятий и торжеств поначалу был неизвестен.

Здесь, однако, не обойтись без исторического комментария о том, как изменилось восприятие творчества и личности поэта советской властью, так как «костер истории» давал самые разные «отблески» и на его оставшееся в России и расширяющееся потомство.

Пастернаковское определение художника как «заложника вечности» «у времени в плену» замечательно емко характеризует, в частности, не только прижизненную, но и посмертную судьбу Пушкина. Ведь самые первые радикальные ниспровергатели «старого мира» в своем пролеткультовском вандализме вместе с «буржуями» призывали «сбросить Пушкина с корабля современности» и отвергали полностью какие бы то ни было его заслуги. В 1918 году Маяковский строго вопрошал: «А почему не атакован Пушкин / И прочие генералы-классики?» В первые послереволюционные годы в школах его чуть ли не повсеместно представляли «идеологом среднепоместного дворянства», а Татьяну Ларину, например, ставили к позорному столбу за пренебрежительное невнимание к пению крестьянских девушек. Именно в это время (1919 год) умерла от голода в Москве старшая дочь Пушкина Мария Александровна Гартунг и была лишена как наследства, так и пожизненной пенсии ее племянница и моя прабабушка Мария Александровна Пушкина-Быкова с формулировкой, что Пушкин «нэ майэ заслуг пэрэд Украïною». Все остальные потомки, если не выехали за рубеж, пополнили ряды поверженного «буржуазно-дворянского класса» с экспроприацией собственности и с запретом на получение образования, особенно в учебных заведениях уровнем выше профессиональных трудшкол. Понятно, конечно, что так требовала революционная целесообразность победившего класса. Но ведь оторванные от земельной и прочей собственности, включая жилье, лишенные всяких средств к существованию из-за отмен пенсий, оставшиеся в отечестве потомки, будучи лояльными к новой власти, далеко не всегда могли найти даже самую низкооплачиваемую работу (совсем не случайный образ Маяковского: «Тише, чем мыши, / мундиры / пропив и прожив, / из гроба / выходят “бывшие”» – термин этот хорошо был понятен, как минимум, все 20–30-е годы). Так, моя прабабка только первое время, когда еще был жив Владимир Галактионович Короленко, работала у него в «Лиге спасения детей», позже – сестрой милосердия в Обществе Красного Креста, но это ведь было все временным и неустойчивым.

По слишком обнадеживающим словам наиболее либерального по отношению к культуре прошлого А. В. Луначарского, Пушкин «ослепительно воскресает» только к 1924 году в стихах Маяковского, Безыменского, Жарова, но в реальных документах его имя появляется в однозначно позитивном контексте только через 10 лет (!), со времен Первого съезда советских писателей.

Что касается отблесков этого «костра истории» на потомках, это время совмещало, казалось бы, несовместимое. Так, в начале 30-х годов две бабушкины сестры, несмотря на физическую работу в новых условиях, были уволены и стали лишенцами (без всяких прав и карточек на социальную поддержку), одна из этих правнучек поэта, Мария Павловна Воронцова-Вельяминова (Клименко), умерла от голода в Курске (1932). Ее племянник, А. С. Мезенцов, тезка и ровесник нашего дяди Саши, из лагеря в Соловках в 23 года был отпущен умирать от полученного там туберкулеза домой в Москву (1934). Мужья этих сестер погибли в концлагерях. Боюсь, что такая же участь ждала бы и моего деда, но он по случайности не дожил. Как тут не вспомнить известную цитату из Маяковского, правда имевшую в виду «агента самодержавия» и «сукина сына» Дантеса:

Однако, во-вторых, было и другое: одна из правнучек (Софья Павловна Воронцова-Вельяминова), которую готовила в Александровский женский институт первая жена В. Р. Менжинского Юлия Ивановна, после развода со своим арестованным мужем спасла детей и уцелела сама благодаря поддержке этого соратника «железного Феликса» (тогда он был заместителем Ф. Дзержинского, главы ОГПУ). Впоследствии Софья Павловна оказалась активной участницей социалистического строительства, а ее два сына, сначала росшие в детских домах, со временем смогли получить высшее образование и достойную работу в Москве.

Несмотря на документы Первого съезда советских писателей, в работе которого все же Пушкина взяли на борт «корабля современности» (хотя треть его делегатов позже была репрессирована), в 1935 году все еще в центральных газетах считали Пушкина одним из «попутчиков» советской власти. Однако Григорий Александрович и Анна Александровна Пушкины (московские внуки) уже получали пенсию, как и несколько раньше их сестра Мария (моя прабабка, за которую активно хлопотали В. Г. Короленко, потом известный педагог Антон Семенович Макаренко). Более того, им выделили пусть скромные, но квартиры, поскольку в свое время они были выселены из своих домов. Прабабушке-лишенке, безвозмездно отдавшей в Полтавский государственный музей все бывшие у нее личные вещи Пушкина и Гоголя (например, карманные часы Пушкина, подаренные им Жуковскому, который потом, оторвав их от сердца, передал Гоголю как более достойному; лучший портрет Гоголя работы его друга Моллера; чемодан с личными книгами Гоголя и пр.), тогда позволили занять дом покойного мужа, племянника Анны Васильевны Гоголь, построенный ею, как говорят, на унаследованные гонорары брата.