Лидия Савельева - «Печаль моя светла…»

Как учитель она отличалась очень четкими требованиями ежедневного чтения и пересказа своими словами украинского текста, приучая вообще-то знающих разговорную речь девочек к литературному украинскому языку. Запомнились ее полные драматизма горестные «розповидання» о судьбах украинских писателей Григория Сковороды, Тараса Шевченко, Леси Украинки, которые мы слушали, затаив дыхание и искренне сострадая, разве что о нашем земляке И. П. Котляревском и харьковчанине П. П. Гулаке-Артемовском она рассказывала, умело их цитируя, так, что слушали со взрывами смеха. Всегда спокойная и деликатная, она искренне радовалась малейшему нашему успеху и сочувствовала всем промахам, при этом была очень справедливой в оценках. Так, единственная двойка, которую я заработала в школе, – это двойка от добрейшей Галины Петровны, когда я действительно почему-то забыла выучить наизусть вирш Шевченко «Якбы Вы зналы, панычи, Як люды плачуть уночи…» (помню его до сих пор!). Влепить отличнице, например Раечке Спекторовой, двойку – на это наша Анна Яковлевна была явно не способна, даже если бы та и проштрафилась. Зато Галина Петровна пресекла мою безответственность в зародыше. Но я… что ж я, как и полагается в 11-12 лет, дома чуть всплакнула… Ведь это было для меня событием! Конечно, никто за отметку меня не ругал (цифры сами по себе никого не волновали), но оба родителя сказали, что Галина Петровна – молодец, правильно сделала. Я думала, братец мой рад будет показать мне язык по этому случаю: дескать, не все коту масленица, но он, наоборот, сочувственно поддержал, буркнул: «Да брось, Лидка, выше хвост! Подумаешь, какой-то вирш! Ха! Да завтра же выучишь!»

Лет двадцать спустя, будучи в Полтаве, я позвонила Галине Петровне, чтобы встретиться, случайно узнав телефон от преподавателя одного из полтавских вузов, который оказался ее сыном. Она очень обрадовалась «Лидочке», припомнив мне и мои косички, и мой жуткий поросячий визг во время аварийного отключения света (тогда на ее возмущенный вопрос о голосистом источнике я сама же и повинилась), и мою детскую забывчивость о важном шевченковском стихотворении. Мы долго говорили, и она со смехом призналась, что должна была наступить себе на горло, ставя эту злополучную двойку, а потому хорошо ее запомнила. Но от встречи, однако, уклонилась, желая остаться в моей памяти «молодой и красивой».

Совсем другой тип учителя представляла собой наша математичка – Ольга Петровна Рудоконь. Ее фамилия, к сожалению, была явно неудачной, так как подчеркивала и так возникающую ассоциацию с этим крупным и сильным животным-трудягой. Очень высокая и плотная, неулыбчивая, она всегда была полна душевных сил, чтобы фанатично светиться изнутри своей точной логикой и сосредоточенностью, на нас внимания почти не обращала и после объяснения, уверившись, что мы поняли, уходила, никогда не задерживаясь. Мне кажется, что и в учительской она вела себя так же. Только много позже я узнала, что она просто бежала домой к грудному ребенку, о котором ни с кем никогда не говорила. Но я жалею, что в моей жизни этого времени не случилось любимого мною умственного напряжения для познания математических тайн. Ведь пошаговая методика преподавания алгебры так замечательно за тысячелетия разработана, что если идти без пропусков, то там все легко и понятно, а потому все письменные задания на завтра мгновенно выполнялись уже на следующем, кроме русского, уроке. Если же изредка попадалась какая-нибудь задачка позаковыристее, над которой требовалось подумать, я радостно мчалась скорее домой, чтобы с огромным удовольствием спокойно разобраться. В старших же классах с огорчением узнала о существовании занимательных задачников, для которых время «блаженства» моего подросткового ума уже было упущено, так как начались новые дисциплины этого цикла.

Среди «языковых» учителей этого времени была и очень старенькая и уже плохо видящая Ольга Алексеевна (фамилию забыла). Она вела у нас английский язык и называла всех «деточками», не запоминая имен, поскольку ей надо было иметь дело со множеством учениц параллельных классов. От нее было интересно узнавать хотя бы основы нового языка, удивительно непохожего на своего близкого родственника – немецкий, о котором я имела некоторое представление более всего от папы, да и от других домочадцев, и даже от пленных немцев, как-то умудряясь с ними беседовать. Все, что было по программе, мы усваивали, но, увы, это была, конечно, капля в море. Понимаю, что страноведческий аспект в учебниках тех лет был практически исключен, потому что запомнила только тексты про pioneer Pete (пионера Петю). Мне очень нравилось, когда Ольга Алексеевна говорила с нами по-английски, но, увы, на обратную связь не хватало времени. Тогда, конечно, не было таких замечательных возможностей изучать чужой язык, как сейчас. Никаких газет и журналов, никаких детских книжек на английском не существовало, и вообще он, похоже, только входил в моду после немецкого. Если у нас дома всегда были какие-то, хоть и немногочисленные, книжки на немецком, французском, латыни, даже древнегреческом и некоторых славянских языках, то из английских, кроме словаря, не помню ничегошеньки: никто из моих домашних его не знал. К тому времени мама уже преподавала в своей школе французский, и я немного завидовала ее мальчишкам, которые учили чужой язык и по стихам, маленьким и не очень, и по песням, которых она знала великое множество (небось еще со времен своей «мадмуазель» или от своей бабушки).

Уроков нашей географички, живой и темпераментной Блюмы Борисовны (фамилию, по-моему, и не знала никогда), мы всегда ждали с удовольствием. Помимо того, что она интересно рассказывала по существу, она всегда просила дополнить, исходя из того, что мы прочли в научно-популярной или художественной литературе. Особенно нравились мне ее задания на путешествия по закрытой карте. Ответ часто оценивали демократически, всем классом, после того как карту открывали. Например, как добраться водным путем от Мадагаскара до Новой Земли? От Пиренеев до Северных Анд? Правда, я уже и не помню, в пятом или шестом мы проходили физическую географию. Но особенно мы любили Блюму Борисовну за то, что в предпраздничные дни, если по расписанию случался ее урок, она замечательно, иногда даже в лицах (причем явно не без актерского таланта), пересказывала то, что ей нравилось из художественной литературы, всегда выбирая нам неизвестное. Это было совсем не похоже на нынешние сухие аудиокниги, гораздо интереснее, так как сочинялось на ходу и комментировалось человеком, знающим свою аудиторию. Она хорошо понимала, чем угодить подрастающим женщинам, и все девчонки с восторгом внимали ее вдохновенным пересказам романов типа «Консуэло» Жорж Санд или «Лунного камня» Коллинза. После звонка ее долго терзали и не расходились, требуя закончить хоть главный сюжетный ход.