Лидия Савельева - «Печаль моя светла…»

Пантеон моих учителей-небожителей был бы неполным без Нины Ивановны, нашего биолога, которая вела у нас ботанику и зоологию. К сожалению, у нас не было пришкольного участка, и ее возможности ограничивались биологическим кабинетом с небольшим запасом гербариев, муляжей зверей и самодельных демонстрационных стендов. Зато многочисленные комнатные растения и цветы с разными экзотическими названиями, написанными по-латыни, действительно украшали не только этот кабинет, но и весь коридор второго этажа, ведущий к кабинету.

Благодаря интересу, привитому на ее уроках, я записалась в ботанический кружок при Доме пионеров и три летних сезона по-настоящему трудилась в селекционном кружке юннатов (впрочем, мы мало встречались, так как приходили когда вздумается). Мне очень нравилось копаться на полевых участках, тем более что они были расположены рядом с нами, на бывшем немецком стрельбище и далее, сразу за строительным институтом. Всегда хотелось прежде всего помочь нашей руководительнице Ольге Александровне – замученной якобы пионерскими огородами женщине в годах, и я, как правило, старалась привести с собой ватагу разновозрастных девчонок и мальчишек нашего двора, с которыми вместе пололи заросшие грядки, чистили дорожки, поливали и расставляли аккуратные дощечки с надписями, и она всегда искренне радовалась нам и умело подбадривала всех. До сих пор щеголяю знанием около 15 сортов помидоров и даже физалиса и помню наши «селекционные» опыты по скрещиванию их с пасленом. Как участнице Полтавской областной сельскохозяйственной выставки мне была вручена почетная грамота (а по местному радио даже объявили почему-то, что я буду агрономом), в которой, как тогда я подумала, просто была сделана ошибка: выдали ее мне за работу «по сортовывченню цыбули и буряку», хотя на выставке было представлено совсем другое. Живя на севере, могу только «глотать слюнки», вспоминая эти ароматные чудесные помидоры, выставленные и во фрагментах кустов, и в банках с рассолом: большущие розово-красные, сердцевидные, с очень приятной кислинкой (сорт Бычье сердце), маленькие и удивительно сладкие, в густых желтых кисточках (сорт Янтарный), ярко-оранжевые, вкусные, иногда с коричневыми тенями средних размеров (сорт Урожайный) и самые вкусные, огромные, мясистые, рассыпчатые (в Карелии такую же рассыпчатую картошку называют «звездной»), чисто-розового цвета и одуряющего запаха, который совершенно не известен тепличным томатам (это был сорт Микадо, названный по титулу императора Японии времен признания его божественного происхождения: наверное, селекционер задумал подчеркнуть, что вкус – божественный).

С нынешней временной дистанции мне думается, что подмена овощей в моей грамоте не была случайной, просто в тогдашние правительственные указы по нашей области мои любимые овощные ягоды не вписывались, именно «цукрови буряки» тревожили аграрные умы в те времена, предшествующие победному шествию кукурузы.

Года через два меня вдруг озарило, что редкая фамилия Кашкалда, которая не сходила с папиных уст (так звали его коллегу по кафедре), имеет отношение к нашей Нине Ивановне, для кабинета которой он только накануне помогал мне рисовать на ватмане породы кроликов. Потому не догадывалась так долго, что она, как и другие учителя-инопланетяне в моем воображении, вдруг оказалась… женой знакомого Николая Николаевича! Впрочем, может быть, это я немножко себя и оглупляю, так как все-таки понимала, что инопланетяне они для детей, иначе трудно мне понять свое несомненно горделивое (если не чванливое!) вышагивание рядом с мамой, когда я услышала от мальчишки, сидящего верхом на заборе: «Вовка, Вовка! Скорише, скорише! Твоя франя с дочкóй!!!» (франя – это учительница французского). Мама тогда смеялась, что из-за какого-то Вовки я, наконец, выпрямила плечи и двинулась вперед уже особой поступью.

Но мое внезапное озарение несколько приспустило моих учителей с облаков, и я впервые как-то особенно прочувствовала, что у них есть мужья, братья, сестры и даже мамы, которые живут вполне обычной жизнью. В этом я сама убедилась, когда мы с папой летом ходили пешком к Нине Ивановне на пасеку чуть ли не за 10 километров (в Свинковку). Кроме пасеки, которой успешно занимался ее муж, преподаватель старославянского языка, там оказались такие ухоженные участки овощей, что и не снились мне как юннатке, хотя о них заботились только Нина Ивановна со своей матерью. Было очень жалко, что при нашей школе Нине Ивановне негде было развернуться.

Из зоологических уроков смешно, но запомнился имевший некоторое отношение ко мне настоящий гимн кукушке, воспетый Ниной Ивановной. На примере ее аппетита она объясняла взаимосвязь в жизни природы: оказывается, если бы кукушка не подкидывала своих яиц в чужие гнезда, а высиживала бы кукушат, то в это время погиб бы урожай зерновых и пострадали бы деревья в лесу, так как одна кукушка в неделю съедает свыше 10 тысяч ядовитых волосатых гусениц, от которых умирают другие птицы! Запомнила же я это из-за того, что искренне огорчилась: «Фу-у! Какая жаднющая птица, хоть и полезная! Что же папа придумал меня звать ее именем, неужто из-за моего аппетита? Но он же у меня совсем не такой!!!» И даже успокаивала себя: «Да нет же, это просто из-за рифмы “Лидушка-кукушка”, раз он так подписал мне две цветные фронтовые открытки из Германии». Но кукушиная прожорливость как крайне неприятный и вполне возможный аналог моему аппетиту все же врезалась в подростковую память.

В отношении физики нас преследовал злой рок: за три года учителя менялись четырежды. Одна из них мучила нас совершенно непонятными ей самой по своей цели лабораторными работами, ход и смысл которых мы должны были описывать кто во что горазд без последующего анализа; другая требовала зачем-то вызубривать всю теорию по учебнику слово в слово, и эта «скворцовая» физика разочаровывала и даже смешила; третья, наверное очень хорошая учительница, учебное время стала уделять физическим задачам, в которых, естественно, мы сильно отстали за утерянные попусту занятия. К сожалению, и она вдруг внезапно исчезает, но через какое-то время на пороге класса в объявленный урок физики наконец-то возникает невысокая «мужская личность» с военной выправкой, столь долгожданная и нужная для гармонии педагогического процесса в нашем девчоночьем заведении. Хотя и этот наш физик появился лишь на полгода, мне сейчас стыдно, что не запомнила его имени-отчества, только цепкое прозвище Молекула. Оно, конечно, отразило его самозабвенные объяснения физических процессов, из которых одно запомнилось особенно ярко.

Обладая не только тренированным телом, но и незаурядной динамической фантазией, он замечательно объяснил нам парообразование. Расставив широко ноги и согнув их в коленях, он делал круговые движения обеими руками в такт со своими словами, а также со все ускоряющимся ритмом и интонацией крещендо. «А за-лас-ка-нна-я теплом молекула, – медленно и низким голосом начинал он, – …все ускоряет, ускоряет, ускоряет движение, а потом наконец как… выскочит … из пределов жидкости в пределы воздуха!!!» При слове «выскочит» на вершине этого пассажа он быстро, как баскетболист, вздернул руки кверху, изображая рванувшуюся ввысь молекулу. Особенно впечатлил нас его громкий взрывной выдох на глагольной приставке. Он, видимо, уподоблял скачок этой возбужденной молекулы выстрелу пули, и это явно символизировало буйную романтику ее скачка в новое качество. Ну как было забыть такое объяснение?!