Лидия Савельева - «Печаль моя светла…»

Из всех домашних Жук больше всех, конечно, любил дядю Сашу, которым он командовал, как хотел. Во-первых, тот всегда откликался на его зовы «выйти на природу» немедленно; во-вторых, гулял дольше всех и по его личному собачьему выбору (подчас очень странному, над которым все потешались); а в-третьих, предугадывал все его фантазии, даже в отношении его блондинистой подруги благородных кровей. Дядя же объяснял излишние нежности Жука так: «Он чувствует во мне биолога» (Жук прожил 22 года и, увы, пережил своего обожаемого хозяина, походку которого чуял еще на улице и возвращению начинал радоваться по-сумасшедшему).

Что касается друзей дома, то здесь на первом месте, конечно, был Виктор Матвеевич Фромзель, дядин ровесник и друг еще с блокады Ленинграда, лейтенант медицинской службы, с которым они вместе боролись с эпидемией туляремии, когда мой дядя сам заразил себя в силу сложившихся обстоятельств (о них говорила раньше). Не знаю, к сожалению, почему Виктор Матвеевич служил в санитарных войсках, так как он учился в Ленинградском инженерно-строительном институте и Академии художеств, а ко времени моего с ним знакомства был главным архитектором Петроградского района, спроектировавшим, в частности, нашу Дибуновскую улицу в Новой Деревне. Длинная улица, на которой с обеих сторон утопали в зелени трехэтажные коттеджи, и сам наш дом в ее начале предусматривали большие по нынешним меркам дворовые площади для цветов. Квартиру здесь получили только за пять лет до моего приезда.

Сам Виктор Матвеевич с семьей жил сравнительно недалеко от нас на центральном Каменноостровском (а тогда Кировском) проспекте и любил приходить в наш дом обычно в субботние дни. Тут уж все дела отодвигались, и друзья буквально упивались обществом друг друга. Оба заядлые собачники (помню, как после посещения собачьей выставки, заразившись вирусом собачьего карьеризма, даже собирались «продвигать» нашего очень застенчивого песика), оба редкие любители наперебой читать стихи, притом, выражаясь современно, фанаты книг, художеств, музыки и «Хванчкары» (об этом грузинском вине они знали очень много со времен его золотой медали на всемирной выставке). Меня всегда умиляло, когда из прикрытой двери к нам в соседнюю комнату, где мы с Сережкой трудились над книжками-тетрадками, а тетя Галя чаще всего переводила с английского или немецкого про любимых плодожорок, приходил с извинениями Виктор Матвеевич, чтобы поговорить по телефону со своими домашними – Марией Петровной или с одной из дочек (с которыми расстался полтора – два часа назад). Он нисколько не стеснялся быть ласковым, что обычно свойственно мужчинам: «Марусенька? Как твоя головка? Ну и слава богу! Но прошу: не сиди под форточкой! Нет-нет, это только из дому кажется, что нет ветра!!! Как там Региночка? Как, бедная, она сегодня умаялась! Ну пусть, пусть поспит. Смотри, чтобы не простудилась… А что делает Галочка? Тогда позови ее. Галюша, ты кончила свой чертеж?»

Сердечный, любящий муж (они поженились с Марией Петровной чуть ли не в 18 лет) и чуткий, надежный отец, постоянно очень участливый собеседник, который живет твоими проблемами, он просто обволакивал всех своей неусыпной заботливостью, и я только удивлялась, когда же у него освобождается в голове место для таких удачных «художественных и пространственно-планировочных решений», за которые так ценят его все архитекторы города и о которых даже пишут в газете. Много позже дядиной кончины он был признан ярким продолжателем неоклассицизма в архитектуре Петербурга, сохранившим своими проектами лицо города и, в частности, Каменноостровский (Кировский) проспект. В связи с этим был удостоен почетного звания «заслуженный архитектор Российской Федерации».

Как и дядя Саша, Виктор Матвеевич был очень незаурядным знатоком русской поэзии, всегда умеющим различать Брюсова и Бальмонта, Хлебникова и раннего Маяковского. Конечно, я слышала и была свидетелем далеко не всех их шуточных состязаний, но их чтение наизусть «Онегина» и лирики Лермонтова (в последнем победил Виктор Матвеевич) проходило в присутствии всех членов нашего семейства и даже двух старушек, о которых придется еще рассказывать. Запомнилось, как остроумно он цитировал и комментировал не только Брюсова («Фиолетовые руки…» и моностих «О, закрой свои бледные ноги» впервые были услышаны мною от Виктора Матвеевича), но и «невинную» сатиру опальных М. Зощенко и А. Ахматовой «…Я научила женщин говорить, Но, боже, как их замолчать заставить?!»

А как комично он имитировал перед нами Чарли Чаплина после просмотра немых фильмов с ним!

Мне помнится, что он тогда видел целую серию их в Доме архитектора, а это в те времена воспринималось чуть ли не как голос из-за железного занавеса. Чарльз Чаплин, создавший средствами пантомимы самый знаменитый образ маленького человека в немом кино, по признанию современников, сделал кинематограф искусством. Его неподражаемый бродяга Чарли – это одновременно и комично благопристойный джентльмен в цилиндре с тросточкой, и трагически одинокая личность, и смешной авантюрист – мечтатель о красивой любви. Все это Виктор Матвеевич, надев старую дядюшкину шляпу и приспособив огородную тяпку, пытался изобразить в походке, манерах, манипуляциях с окурком. Мы хохотали, а дядюшка убеждал его заняться репетициями всерьез.

По инициативе Виктора Матвеевича мы (вместе с очень славной младшей дочкой Галей, почти моей ровесницей) не раз ходили в Русский музей, где он сам с удовольствием просвещал нас получше всякого экскурсовода. В театр же мы вместе выбирались редко, но благодаря Виктору Матвеевичу трижды ходили на концерты Аркадия Райкина, который тогда только набирал свою популярность.

Однако далеко не всегда дяди-Сашин друг был так благодушен… Помню его необыкновенное негодование и самые мрачные предсказания по поводу хрущевского указа 1955 года об архитектурных излишествах. Я не знаю, как теперь расценивается специалистами этот указ (точнее, постановление ЦК партии). Наверное, суровая необходимость расселять людей из коммунальных квартир, жестко экономить государственные средства толкали к этой борьбе с излишествами монументального градостроения сталинской эпохи вполне закономерно. Но при этом переходе к «хрущевкам» подлежали запрету не только всякого рода башни, шпили, колонны, карнизы, балюстрады и прочий декор зданий, но и вообще эстетическая индивидуальность каждого дома. На смену советскому монументальному классицизму (поскольку ориентировались на лучшие образцы античности и Ренессанса) пришла типовая архитектура и индустриальные методы в строительстве. Наверное, всеми архитекторами это постановление стало расцениваться как конец творчеству. Во всяком случае, Виктор Матвеевич видел в нем чуть ли не катастрофу, предсказывая замораживание самых интересных проектов и приостановку строительства. Его соратник по проектам и друг Олег Иванович Гурьев, вместе с которым они проектировали тогда признанные лучшими здания города (Московский проспект, 202; полукруглое здание на углу Кировского проспекта и улицы Горького), вообще ушел из проектного бюро на преподавание. Разумеется, страдания Виктора Матвеевича понимал у нас даже Сережка.