Константин Ливанов - Записки доктора (1926 – 1929) [litres]

От времени до времени открывалась дверь и вызывались по очереди – сначала мать, потом одна и другая девочки, затем секретарь-комсомолец и я последний.

Ещё при начале заседания подсудимый заявил, что он, как комсомолец, сумеет сам себя защищать и от казённой защиты отказывается.

Что показывали девочки, мать их, свидетель-секретарь и сам подсудимый – мне не известно. В пустом зале всё так же сидел на передней скамье подсудимый, болтал ногой и курил папиросы, сзади него стояли два красноармейца. В стороне сидела мать с девочками, и все трое плакали.

Подсудимый начал свою защиту с того, что он рос в тяжёлой семейной обстановке, мать с отцом жили плохо, на детей не обращали никакого внимания, заставляли работать, обращались грубо, бывали случаи, когда его плохо кормили… Тут его голос прервался и он несколько минут стоял молча, опустивши голову и всхлипывая. Правая рука описывала полукружия, левая – скручивала сзади подол рубашки… Председатель – пожилой человек – смотрел на него бесстрастными глазами и молча выжидал. Члены суда – молодая женщина и старый рабочий. Между прочим, эти члены за всё время заседания не задали ни одного вопроса. На лицах у них я не мог подметить ни одной волнующей мысли.

Успокоившись, подсудимый не очень связно, путаясь, в вульгарных, грубых иногда выражениях начал рассказывать, как он, чувствуя свою оторванность от семьи, стремился уйти из неё. Когда он сделался комсомольцем, мать прямо его возненавидела и старалась как можно больше причинить ему неприятностей… попрекала без всяких оснований в лености, ничегонеделании, ругала, морила голодом. Как комсомолец, он много работал в ячейке, был избачом, много тратил времени на конференции, собрания, доклады т. д. Тут же сообщил суду, что отец его покончил с собой потому, что был заподозрен в краже из церкви. На вопрос председателя, что же именно отец его украл из церковного имущества, он нашелся сказать только: «Хорошо не знаю, говорили: какое-то стекло и кусок железа, была какая-то комиссия, что она решила – я не знаю…»

Снова говорит о матери, о её нелюбви к нему, о том, как она обвиняла его в воровстве и старалась его выжить из дому. И, наконец, потеряв надежду на его уход из дома, она решилась создать настоящее дело… Председатель прерывает его и говорит: «Ведь вы же сознались в преступлении на предварительном следствии, значит, вы теперь отказываетесь от своего показания? Ваше прежнее показание полностью совпадает с показаниями здесь, на суде, вашей маленькой сестры, и кроме того, из показаний другой сестры выяснилось, что вы покушались на насилие и над этой сестрой, и только случайность помешала вам совершить его». – «Всё это неправда, я подтвердил жалобу матери, чтобы только отвязаться от неё. А теперь заявляю, что жалоба матери ложная, она выдумала всё это дело и сестёр научила показывать на меня, чтобы заставить меня уйти из дома».

Вызванная к столу мать подсудимого на вопрос председателя, правда ли то, что рассказывал суду её сын о семейных неладах, о нелюбви к сыну и пр., круто повернувшись к сыну, ясно и чётко сказала: «Грех тебе будет, Глеб!» И затем снова, обращаясь к суду, говорит: «Граждане судьи, судите сами: осталась я после смерти мужа с одиннадцатью детьми, легко ли их воспитать, ни от кого не имея поддержки? Что же мне было делать, как не приучать детей надеяться только на самих себя? Что же их могло спасти, как не работа?.. Лжёт он, когда говорит, что мы жили с мужем плохо, хорошо мы жили… и детей мы любили, и всех я жалела, и этого жалела… И чтобы я нарочно на своих дочерей такое сказала, на позор их отдала!?.. Я все пороги обила, всех молила, чтобы его устроили куда-нибудь… И когда ему дали занятие, я только Бога благодарила…» И снова, оборачиваясь к сыну: «Грех тебе, Глеб, грех, грех тебе!!» Села на скамью и всё повторяла: «Грех тебе, грех тебе, Глеб!»

По предложению прокурора, каково моё мнение о взаимоотношениях между членами данной семьи, я сообщил суду, что я не знаю, что делалось в этой семье после смерти мужа, а то, что я видел до его смерти, подтверждает слова жены: семья была большая, но согласная, отношения ласковые, дети весёлые, чистенько одетые, здоровые, приятно было видеть эту трудолюбивую, жизнерадостную пару. Подсудимый говорит, что мать его ненавидела и в своей ненависти обвинила его в гнусном поступке… но я помню, как мать прибежала ко мне, человеку чужому, как она плакала и просила как-нибудь помочь, если не спасти сына, то хотя бы облегчить его участь… Полагаю, что в данном случае ею руководили жалость и любовь к сыну, но никак не ненависть.

Подсудимый, опровергая меня, заявил, что я ошибаюсь и «вообще не в курсе дела».

Прокурор настаивал на обвинении. Подсудимый был приговорён к 4 годам заключения.

Для меня этот процесс был любопытен как иллюстрация к тому новому быту, о котором так много говорят и пишут. На сцену вытащен маленький кусочек, осколочек той жизни, которая где-то большими шагами идёт мимо нас, о чём мы только смутно догадываемся, в тревоге думаем и поскорее отмахиваемся как от невозможного, невероятного…

Цветущий юноша из духовной семьи, комсомолец, избач… Несомненно, в своей ячейке передовой общественный работник, «активист» – как их называют. Не секрет, что в среде этой молодёжи усиленно интересуются вопросами пола. Собрания, конференции, доклады, дискуссии, «проработки» различных тем общественного и политического порядка – это всё формальная, трескучая, «для публики» сторона дела. Внутри, для себя, – пол, пол и пол. В самом опасном возрасте, когда пол и так прёт со всех сторон, мучает тело, поднимает из тёмных душевных глубин донную грязь, – молодая душа человеческая оставлена на добычу животной стихии… «Без черёмухи» [83] Рассказ русского писателя Пантелеймона Романова (1884–1938) «Без черёмухи», опубликованный в 1926 году, изображающий лишенный романтики «любовный быт» комсомольцев, пошлые представления «новых людей» о нравственности. Этот рассказ прославил автора, а название «Без черёмухи» стало крылатым выражением. тускнеет чистое зеркало души, покрывается тиной… Для этой молодёжи в волшебную майскую ночь под серебряным блеском месяца не дремлет тихий пруд, не отражаются в нём кусты и деревья, не смотрится старый усадебный дом, не поёт соловей, не открывается окно в доме и не смотрит из него прозрачно-белое девичье лицо с большими чёрными очами… Не сидит на берегу Левко и не поёт, и не играет на бандуре…

Ходит по земле Кто-то огромный, чёрный, бесформенно-ужасный, и под его ногами исчезает молодая зелень полей и лугов, блекнут и вянут цветы, от его тени холод тянется по земле, гаснут небесные цветы, печаль одевает всё живое в серый, жуткий наряд… Ходит… и, оборачиваясь, скалит зубы… За ним тянется мёртвое болото, над болотом стелется туман, гнилой смрад, слышны всплески воды, хлюпает грязь, какая-то возня, визг, смех, плач… Ходит Он… и довольно хрюкает…