Константин Ливанов - Записки доктора (1926 – 1929) [litres]

В приложении опубликованы материалы, рассказывающие о семье Ливановых, документы, носящие автобиографический характер, а также очерк-воспоминание А. А. Золотарёва.

24. IV. Ночь под Вербное воскресенье

«Мне и одному хорошо, и со всеми. Я и не одиночка и не общественник. Но когда я один – я полный, а когда со всеми – не полный. Одному мне всё-таки лучше. Одному лучше – потому, что, когда я один, – я с Богом!» [31] А. Серебряков, заместитель председателя совета Рыбинского отделения Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры. Розанов В. В. Уединённое. – М, 1990. -С. 47. Василий Васильевич Розанов (1856–1919) – выдающийся русский философ, писатель и публицист. «Уединённое» – книга как бы «случайных» записей, набросков «для себя».

Почему-то пришли на память эти милые, чудесные слова даже и не вспомню кого. Может быть, потому, что за стеной играет моя Галя [32] Галя – Галина Константиновна Ливанова (1904–1987), дочь автора записок. … Весь день у меня какое-то тревожное, потерянное настроение. Как будто обронил что-то важное, нужное – и не могу найти. Сейчас Галя вернулась из церкви и очень оживлена: до самого дому донесла горящую свечечку, и только у самого крыльца свечечка догорела, не потухла, а догорела до конца, обжёгши ей пальцы. Рассказала, как на улице какой-то кавалер под ручку с дамой, поравнявшись с ней, хотел было что-то сказать по поводу горящей свечки, но не успел, а только презрительно фыркнул и получил за это «большого дурака». Рассказала и улетела. И вот слышу: подбирает что-то на рояли…

И вдруг как-то светло и тихо стало. Такая знакомая, давно-давно родная мелодия… Вспомнилось, как в далёкой юности я услышал её в необычной обстановке.

Летняя ночь – удивительно ясная, лунная – в моём родном селе. Густой, молочно-серебристый туман закрыл всё кругом. Не видно домов, чуть-чуть холмиками выступают из белого моря верхушки деревьев на погосте. А над морем голубое сияние…

По дороге слышен стук одинокой телеги. Всё ближе, ближе…

И вдруг чудесный голос: «Выхожу один я на дорогу; сквозь туман кремнистый путь блестит; ночь тиха. Пустыня внемлет Богу, и звезда с звездою говорит…» Не видно ничего, слышно только, как стучат колеса, фыркает лошадь. Голос – высокий, чистый, нежный тенор – как будто плывёт из тумана.

«В небесах торжественно и чудно! Спит земля в сиянье голубом… Что же мне так больно и так трудно? Жду ль чего? жалею ли о чём?»

Никогда потом ни одна песня не производила на меня такое глубокое, такое волнующее впечатление. Кто был певцом – я не знаю. Ночь была поздняя. Всё в доме спало. Я стоял на балкончике нашей светелки – и весь дрожал и плакал. И мне теперь кажется, что я впервые тогда сознательно почувствовал Бога и научился молиться ему…

Сижу один за своим столом и так живо чувствую, почему одному мне лучше: «Пустыня внемлет Богу…»

26. IV

Прислуга поздно вечером докладывает: «Пришла какая-то женщина и просит повидать Вас, “на одно только слово”».

Входит крестьянка лет 45 (д. Мелехово, Ник[оло]-Зад[убровская] волость) и сразу в ноги: «Уж я к тебе, кормилец ты наш, за советом; вся на тебя надежда, заставь за себя Бога молить!» – «Расскажите, в чем дело?» – «С дочкой у меня беда стряслась. Сам знаешь – какая молодежь-то нонче стала: гуляют до утра, разве углядишь за ними – ну и догулялась!» Разъясняю, в каких случаях законом допускается аборт. Выясняется, что ни одного подходящего условия здесь нет: живут хорошо, дочка единственная, совершенно здоровая, сошлась с кавалером добровольно и, главное, до родов остался один месяц.

Никакие резоны не помогают: «Уж сделай милость, дай ты какого ни на есть лекарства; есть, говорят, такие средства. Никто ничего не узнает, под большим секретом держать будем. И сейчас ещё никто не знает, отец и то ничего не замечает: право слово, живота совсем не заметно».

– Слушайте, мамаша: до родов остался только месяц – значит, ребёнок уже большой, живой ведь, а не мёртвый, и вы, значит, предлагаете мне убить живого человека… убить живого ребёнка – будет это называться убийством или нет?

– Конешно, убивство… дак ведь никто не узнает, мы уж молчать будем, ну и ты уж никому ни гугу.

– Пусть никто не узнает, а совесть-то на что существует, совесть-то человеческая позволяет делать такое злое дело? Вы лучше вот как сделайте: пусть дочка родит, тяжело это, неприятно, много всяких пересудов, и вас жаль, и мужа вашего жаль; а всё-таки лучше пережить это тяжёлое испытание, чем делать то, что задумали. Понемножку всё сгладится, переживётся, забудется… Урок страшный, но хоть не будет чёрного пятна на душе и, может быть, это научит и дочку жить по-другому, по-хорошему. А отец-то ребёнка вам известен?

– Как же, батюшка, – хороший такой, из себя видный, в годках уж – так под 30 будет. Слова худого сказать нельзя – уж такой ли жених, что лучше не сыщешь!

– Ну так, за чем же дело стало? Значит и женится!

– Ну, где женится? С полгода как укатил в Питер – и ни слуху ни духу. Удрал, мазурик, удрал.

– Вот тебе раз: сами же говорите, что человек хороший – хороший человек не удрал бы…

– Жених-то больно завидный, говорю, а какой он там человек – разве разберешь?

– Ну а про алименты вы слыхали?

– Ну как не знать… Ах ты, горе какое! Разве мы так жили раньше-то!? Батюшка-то твой, отец-то Александр – голубчик наш, наставитель-то наш – да разве он допустил бы до этого?! При нём, скажи, все как святые жили… Ну, делать нечего – видно, и вправду об алиментах надо хлопотать. Спасибо тебе, кормилец, за совет, за ласку – думала-думала: к кому пойти? Бог-то, видно, и надоумил!»

Около полугода тому назад обращалась ко мне в амбулаторию женщина лет 35, жена военнослужащего, с такой просьбой: осмотреть её и дать справку, чем она больна. Справка нужна для того, чтобы спасти мужа, который, напившись пьяным, что-то такое натворил, за что ему грозит суровая кара. Болезнь жены, необходимость за ней ухода – даст возможность спасти мужа. Женщина оказалась действительно больной, и справку я дал. Через несколько дней она приходит и благодарит: мужу простили его вину. Приходил потом и муж и тоже благодарил за помощь. Произвёл он на меня впечатление простого, доброго человека.

И вот сегодня (через полгода) опять эта женщина у меня, но уже с другой просьбой – осмотреть её и дать удостоверение о побоях, нанесённых ей мужем: часто пьёт и в последнее время стал драться. Хочет подать в суд: «Всё могла стерпеть, а побоев простить не могу». Настроена решительно – в суд, и больше никаких!

– Может, лучше без суда обойтись? – говорю. – Будете судиться – мира уже никогда не будет у вас, только озлобите мужа. А разойдетесь – как же вы будете жить одна с троими детьми? Подумайте, какая это будет жизнь – в вечной вражде.