Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг. [litres]

Проездом из Петербурга в Смоленск я 9 марта был в Москве; это день кончины моей тещи; побывав на ее могиле в Покровском монастыре, я немедля отправился далее, но не по шоссе, которое ведет большим кругом через Рославль, а по старой Смоленской дороге, на Соловьевский перевоз, от которого до Смоленска было устроено шоссе в бытность графа Толя главноуправляющим путями сообщения. На этом шоссе встречаются весьма значительные насыпи и выемки; его направление выбрано было в весьма неудобной местности и, как говорили, оно было предначертано Толем только потому, что по нему двигались наши войска в 1812 г. Работы по устройству шоссе должны были, по неудобству местности, стоить очень дорого, но их стоимость превысила все ожидания по причине беспорядков и злоупотреблений, допущенных смоленским губернатором Хмельницким {452}, под наблюдением которого строилось шоссе, и инженером Шванебахом {453}; помнится мне, что они оба, во время суда над ними, умерли в петербургской Петропавловской крепости.

В Смоленске я остановился у двоюродного брата моего Федора Егоровича Гурбандта, {о котором я упоминал во II главе «Моих воспоминаний»}. Гурбандт был в это время окружным генералом внутренней стражи; под его начальством находились 11 или 12 батальонов внутренней стражи, расположенных в Смоленске и ближайших губернских городах, и равно в Москве. Это была честная, благородная личность, хотя весьма недалекая. Живя бедно, он занимал, однако, довольно большой деревянный дом, содержавшийся очень опрятно; он мне уступил свой кабинет, а сам поселился в комнате, бывшей рядом с его кабинетом. По нездоровью, он почти не выходил из дому; каждое утро являлся к нему какой-то полковник, дежурный штаб-офицер округа, с бумагами для подписи Гурбандта, по болезни которого этот полковник прочитывал ему вслух все бумаги, без чего ни одна не подписывалась. Посылалось много циркуляров к 11 или 12 батальонным командирам, и циркуляр к каждому из них прочитывался, так что я в соседней комнате каждый день должен был слушать повторение одного и того же 11–12 раз. В числе распоряжений по батальонам, одно было весьма замечательное. На вновь открытую железную дорогу между столицами требовалось более тысячи сторожей, которые должны были поступить в команды, образуемые при железной дороге. Этих людей назначено было взять из неспособных 2-го разряда в батальонах внутренней стражи округа, которым командовал Гурбандт.

Чтобы отделаться от негодяев, он немедля приказал всех таковых зачислить по спискам в неспособные 2-го разряда и отправить на железную дорогу. Вот как поступали тогда и благородные люди, которые, подобно Гурбандту, не видали в этом ничего предосудительного. Удивительно, как при подобном составе сторожей по железной дороге между столицами, на которой они были рассеяны по два человека на версте, почти без присмотра, было на этой дороге так мало несчастных случаев.

В будни у Гурбандтов никого не бывало; жена Гурбандта постоянно ухаживала [85]за своим больным мужем. По воскресеньям и праздничным дням приходили после обедни дежурный штаб-офицер и старшие адъютанты округа, командир смоленского батальона внутренней стражи и несколько старших офицеров этого батальона. Гурбандт и жена принимали их в гостиной, сидя рядом на диване. Штаб-офицеры садились на креслах возле дивана, а обер-офицеры на стульях у окон. Гурбандты и штаб-офицеры спрашивали друг у друга о здоровье, говорили о погоде и потом, помолчав немного, последние, равно как и обер-офицеры, все время молчавшие, уходили. Читатель видит, что житье Гурбандтов было невеселое, но они с ним свыклись, и когда жене Гурбандта, после смерти ее мужа, пришлось изменить род жизни, эта перемена сильно на нее подействовала, {о чем я изложу далее.

Я уже говорил, что} смоленский губернатор был мой старый знакомый, но у него совсем не было памяти, и он мало помнил о нашем близком знакомстве в Керчи в 1841 и 1842 гг. Я вскоре познакомился в смоленском обществе, которое хотя жило в небольших деревянных домах, но давало роскошные обеды и вечера и разъезжало в прекрасных экипажах. В дворянском собрании было всегда многолюдно; дамы были всегда одеты богато и со вкусом, несмотря на то, что не только почти все помещичьи имения были заложены в опекунских советах, но на них по этим залогам накопились неоплатные недоимки, и сверх того, по случаю неурожая, им были выданы особые ссуды по числу душ, которыми владели помещики, а они эти ссуды большей частью проматывали или проигрывали в карты. Один из наиболее богатых домов был дом Бахметева н, женатого на вдове княгине Друцкой-Сокольницкой-Гурко-Ромейко н, о великолепных балах которой в Москве я упоминал {в III главе «Моих воспоминаний»}. Заметно было, однако же, что ее состояние значительно уменьшилось {против прежнего}. Бахметев, как смоленский уездный предводитель дворянства, был членом комиссии по уплате денег рабочим, строившим шоссе от Малоярославца до Бобруйска.

В самый день моего приезда в Смоленск был у меня смоленский губернский предводитель дворянства князь Друцкой-Сокольницкий {454}, бывший впоследствии губернатором в одной из юго-западных губерний. Друцкой приехал ко мне просить дозволения не присутствовать в комиссии по уплате рабочим Вонлярлярского, опираясь на то, что ему нечего делать в этой комиссии, что он не живет в городе и что его отношения с Вонлярлярским таковы, что он не желал бы в ней участвовать. Я отвечал, что он назначен в комиссию старшим членом по Высочайшему повелению, а я, как младший член той же комиссии, не могу дать ему испрашиваемого разрешения, но очень сожалею, если он уклонится от присутствования в комиссии, так как, вероятно, многие рабочие и поставщики Вонлярлярского крепостные люди смоленских дворян, и его присутствие в комиссии служило бы ручательством, что она исполняет возложенное на нее дело вполне справедливо. Но Друцкой так и не показывался в комиссию. Губернатор и управляющий палатой государственных имуществ, по значительности своих занятий, также были в ней, первый при ее открытии и закрытии, а последний только при открытии. Итак, все дело легло на меня и на смоленского жандармского штаб-офицера подполковника Слезкина {455}, брата бывшего впоследствии жандармским генералом {456}, человека очень приятного и хорошего.

На площадях и улицах Смоленска были толпы рабочих, не имевших пристанища и кормившихся подаянием; они были снабжены печатными квитанциями шоссейных контор Вонлярлярского; на квитанциях обозначались должные каждому из них деньги. Суммы, обозначенные на квитанциях, были чрезвычайно разнообразны: от 20 к. до нескольких сот рублей. Странно было видеть копеечные квитанции, выданные при деле в несколько миллионов рублей. Рабочим при получении этих квитанций назначалась одна из шоссейных контор, в которой они могли получить деньги по квитанциям, но эта контора отказывалась от уплаты; тогда они странствовали по другим конторам, расположенным на протяжении 500 верст, и везде получали отказ, что продолжалось целые годы. Нельзя было медлить с началом уплаты денег рабочим из суммы, ассигнованной из Государственного казначейства, и в первое же заседание комиссии, бывшее на другой день моего приезда в Смоленск, я предложил следующий порядок для действий комиссии. Ежедневно, кроме воскресных и праздничных дней, с 10 до 12 часов утра комиссия принимает предъявляемые рабочими квитанции без всяких просьб или записок. По перенумеровании их, они передаются находившемуся в комиссии во время приема квитанций поверенному Вонлярлярского, Апухтину н, для засвидетельствования их подлинности. С 12 часов начинается уплата по принятым накануне квитанциям, если к уплате не было предъявлено препятствий со стороны Апухтина, к чести которого надо сказать, что он весьма редко задерживал утверждение некоторых из [86]квитанций своей подписью. После обеда Апухтин присылал ко мне полученные им утром в тот же день квитанции, утвержденные его подписью; я вносил их в журнал комиссии, собирая, для уменьшения письма, квитанции, выданные на равные суммы вместе; заключение по этим журналам было всегда одно: «выдать деньги по представленным квитанциям по принадлежности». Журнал посылался вечером для подписи губернатора и наличных членов комиссии, а на другой день рано утром исполнение по журналу записывалось в шнуровую книгу, что должно было быть непременно окончено к полудню; в это время начиналась уплата денег по квитанциям.