Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг. [litres]

Летом 1853 года упомянутая монахиня Софья Васильевна, особенно любимая Шубиной и моей женой, умерла. Эта смерть, вероятно, была причиной нервного расстройства Шубиной, в котором она находилась во время пребывания на нашей даче в Богородском; но могли быть и другие этому причины, а именно, весьма запутанные дела ее братьев, которые она приняла на себя. Несколько принадлежащих им населенных имений были заложены, перезаложены и просрочены в Московском опекунском совете до такой степени, что объяснение мне всей этой путаницы продолжалось несколько дней по целым часам, и я не мог надивиться, как Шубина в ее положении могла еще все это помнить и понимать.

В это же время умерла ее сестра {514}, бывшая замужем за князем Владимиром Оболенским; зная его беспечность, она взяла к себе его сына Владимира (впоследствии редактора «Гдовско-Ямбургского листка»), а когда по улучшении ее здоровья она от нас уехала, поручила моей жене воспитание своего племянника. Он был очень мало развит, чрезвычайно ленив от природы и ко всему равнодушен, так что А. И. Нарышкин, любивший его за доброе сердце, обыкновенно называл его Татарином. К нему ходили учителя, но ничего не могли сделать с его ленью. К его счастью, осенью 1853 года М. Ф. Смит, о которой я упоминал неоднократно, оставила дом Демидовой и поселилась у нас до приискания места. Она преподавала ему некоторые предметы и занялась его воспитанием; очень вспыльчивая и впечатлительная, она представляла совершенный контраст с Оболенским, к которому она относилась строго, но всегда уверяла, что из него выйдет честный человек. Оболенский тем, что он сделался во многих отношениях полезным деятелем, конечно, много обязан времени, проведенному у нас под руководством М. Ф. Смит. Она в 1854 г. поступила гувернанткой к дочерям артиллериста Корвин-Круковского {515}, с которыми уехала в деревню, где прожила 10 лет.

С наступлением весны 1853 года продолжалась перестройка по изобретенному мною способу ключевых бассейнов в с. Больших Мытищах и пришедших в разрушение частей кирпичного водопровода, для поддержания его до замены новым чугунно-трубным, согласно вышеизложенному моему проекту. Я уже говорил, что из числа ключевых бассейнов, восемь были перестроены по моему способу в 1852 году; от них были проложены чугунные трубы до прежде существовавшего кирпичного водопровода. По неимению в наличности чугунных труб с лекалами, потребных для соединения чугунно-трубных водопроводов, идущих от бассейнов до кирпичного водопровода, они были осенью 1852 г. заменены железными. Все положенные в этом году трубы, для предотвращения текущей в них воды от замерзания, были зарыты землею, а так как места, в которых были положены трубы, не были обозначены ни на плане, ни в натуре, то для их отыскания приходилось разрывать много земли. Когда я выговаривал производителю работ, инженер-штабс-капитану Загоскину, эту небрежность, присматривающий за бассейнами унтер-офицер военно-рабочей команды путей сообщения Гедловский {516}сказал мне, что он не отметил в натуре мест, где лежат железные трубы, не получив на то приказания, но с точностью смерил расстояния этих мест от разных постоянных точек, полагая, что по этим расстояниям, посредством вычислений, которых он, впрочем, не знает, можно отыскать места, где лежат железные трубы. Определив по этим расстояниям означенные места, я обратил особенное внимание на Гедловского, которого впоследствии употреблял для надсмотра за самыми важными частями устраиваемого мною водоснабжения.

Непосредственный присмотр за разными его сооружениями был разделен на пять частей; первая, заключавшая бассейны в Мытищах и водопровод до алексеевских водоподъемных машин, была под присмотром унтер-офицера Гедловского; вторая, заключавшая алексеевские водоподъемные машины и водопровод до городской заставы, была под присмотром кондуктора путей сообщения Никитина н; третья, заключавшая Мытищинский водовод с фонтанами в городе и Сокольничий водовод от Сокольничьей рощи до Трубного фонтана, была под присмотром унтер-офицера военно-рабочей команды Жабина н; четвертая заключала водоподъемные машины на р. Москве у Бабьего городка с Бабьегородским речным водоводом и фонтанами на оном; пятая заключала водоподъемные машины на р. Москве у Красного Холма с замоскворецким водоводом и фонтанами на оном.

Гедловский и Жабин были пленные солдаты польской армии из рекрутов Августовской губернии; они оба женились в Москве и совершенно обрусели; о последнем, который изменил свою фамилию, нельзя было, и догадаться, что он польского происхождения. Оба они были усердны, весьма толковы, а первый, сверх того, был очень аккуратный и честный человек. Никитин был сильно избалован моим предместником Максимовым, и я был очень рад, что, по производстве в 1854 г. в прапорщики, он был переведен с водопровода. На его место я назначил Гедловского, оставив под его же непосредственным присмотром весь водопровод от р. Яузы в с. Больших Мытищах до алексеевского водоподъемного здания; непосредственное же наблюдение за ключевыми бассейнами и водопроводом от них до р. Яузы поручил унтер-офицеру Тутаевичу н, также обрусевшему поляку, человеку толковому.

Граф Закревский, в бытность московским военным генерал-губернатором, ежегодно ездил на богомолье в Троицкую Лавру и на пути заезжал в Мытищи и в алексеевское водоподъемное здание, почему и знал хорошо надсматривавших за водопроводом нижних чинов. При возвращении его в 1853 г. из Троицкой Лавры, я встретил его в Больших Мытищах.

Немедля по его приезде прискакал из Москвы курьер, который привез ему известие, что князь A. С. Меншиков оставил Константинополь и что война с турками неизбежна. Он с неудовольствием немедля сообщил мне эту новость и, заметив, что я принял ее довольно равнодушно, изъявил удивление, присовокупив:

– Разве вы не видите, что война с турками вовлечет нас в войну с французами и англичанами, а флота у нас нет, армия плохо вооружена и без генералов.

Сознаюсь, что я приписал его слова тому, что он пробыл почти 18 лет в немилости; {мы во все царствование Императора Николая I привыкли думать, что «все обстоит благополучно». Печать о внутренней и внешней политике молчала или изредка только расхваливала отечественную политику; живое слово также молчало; общество было воспитано и направлено, что предоставляло все распоряжения правительству. Люди с высшим образованием разрабатывали общие философические и религиозные вопросы, но не касались практики жизни, а некоторые из них, как напр. П. Я. Чаадаев, были уверены, что время войны прошло навсегда, и удивлялись, зачем содержат армии и учат военным наукам. Это состояние общества объясняет мое равнодушие при сообщенном мне Закревским известии; мне в голову не приходила возможность войны, стоившей нам стольких потерь и законченной таким несчастным для нас [97]миром}.