Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг. [litres]

В сентябре мы переехали в нашу городскую квартиру; вскоре приехала из деревни и сестра моя А. И. Викулина с дочерьми, для которой я нанял дом напротив нами занимаемого, так что мы могли видеться ежедневно. С самого приезда моего в Москву, в июле 1852 г., я замечал, что вода в моем доме не так вкусна, как в других домах, получавших ее из фонтанов Мытищинского водопровода. Эта разница в воде сделалась еще заметнее с того времени, как сестра поселилась с нами в одной улице; у нас был один водовоз; посуда, в которой сохранялась у нас вода, была совершенно чиста, и я долго не знал, чему приписать худое качество воды в нашем доме. Наконец, открылось, что наш буфетчик пропускает воду через, так называемую, водоочистительную машину, привезенную из Петербурга, где она, действительно, была необходима. Я приказал не пропускать воды через машинку, и с этого времени вода у нас была столь же хороша, как и в других домах.

Принужденный выход наших войск из Придунайских княжеств, занятие их австрийцами, высадка англо-французско-турецких войск в Крым, несчастное Альминское сражение {530}, занятие неприятелем позиции против южной стороны Севастополя, осада его и страшная бомбардировка произвели уныние на Москву и на всю Россию. Уже не было толков, что всех шапками забросаем; П. Я. Чаадаев и A. С. Хомяков старались объяснить наше положение; первый тем, что Россия, как масляное пятно, все расширяется и Европа нашла нужным поставить преграду этому расширению; а второй тем, что Россия всегда держалась особо от других европейских держав и, как медведь в берлоге, стращала тем, что выйду и всех вас задушу, что это надоело Европе и она отыскала медведя в его берлоге. Но это были только фразы, которыми они старались себя утешить; на самом деле мало было людей, на которых наши неудачи так сильно действовали, как на эти в высшей степени впечатлительные натуры, а Москва все продолжала видеть в Чаадаеве человека, враждебного России. Известие об Инкерманском сражении {531}, с помещением в бюллетене о нескольких тысячах наших воинов, выбывших из строя, повергло всех в глубочайшую печаль. Через несколько дней вышел об этом сражении новый бюллетень, в котором было сказано, что, по новым сведениям, оказалось выбывшими из строя двумя тысячами более. В первом бюллетене меньшее число показано было не с намерением, а просто по не собранию точных сведений; едва ли нужно было делать поправку во втором бюллетене. Надо сказать, что вообще наше правительство было откровеннее в заявлении о наших потерях, чем воевавшие с нами две образованные державы: Франция и Англия.

Брат мой Николай, бывший полковником в Житомирском полку, находился в 1853 и 1854 годах в Придунайских княжествах {532}; по выступлении наших войск из княжеств, он жил в Измаиле, куда приехала его жена, оставив трех малолетних детей у своих родителей в нижегородском имении. В октябре брат мой был назначен командиром Владимирского пехотного полка, и из бюллетеня об Инкерманском сражении мы узнали, что он ранен. Понятно, какое впечатление произвело это известие на меня и сестру; полагая, что жена брата осталась в Одессе, мы опасались, что он останется без должной помощи. Мне немедля пришла мысль ехать к брату и, если рана дозволит, привезти его в Москву. Ho у меня не было денег для этого путешествия; сестра моя А. И. Викулина приняла на себя все издержки. Эта, очень понятная для каждого, поездка к раненому брату и выдача сестрою нужной на поездку суммы были перетолкованы моей невесткой, женою брата, самым гнусным образом. Я об этих толках слышал неоднократно, но хотя и знал, до чего может простираться злоба моей невестки, но не верил слухам.

Через 10 лет отец моей невестки, Б. Е. Прутченко, {о котором я упоминал в V главе «Моих воспоминаний»}, несмотря на то что очень любил меня и сестру мою, в разговоре с моей женой, сказал, что я, как какой-нибудь дурак, поскакал в 1854 г. к брату на деньги моей сестры, причем намекнул, что подобные денежные жертвы не могут быть следствием братской любви. Это было последствием распространяемых моей невесткой гнусных слухов, которым, как видно, могли верить не только глупцы, но и такой умный человек, каким был Прутченко. Он был очень расчетлив, и потому ему действительно была непонятна возможность из братской любви жертвовать деньгами. Я просил Клейнмихеля телеграммой о дозволении ехать на 28 дней в Крым, но получил от Заики ответ, чтобы я просился обыкновенным порядком. Послав форменное прошение об отпуске, я вскоре получил его. Сестра моей невестки, Е. Б. [ Елизавета Борисовна ] фон Брин, и ее муж, прощаясь со мной, просили убедить брата, чтобы он, пользуясь полученной раной, удалился с театра военных действий, что довольно ему, отцу троих детей, подвергаться опасностям, а что он и вдали от войны найдет выгодное служебное положение. Вот как рассуждал свиты Его Величества генерал-майор фон Брин, думавший только о выгодном местечке и о получении служебных наград.

Многие узнали о моем отъезде в Севастополь, и не только знакомые просили о передаче их родственникам денег и разных вещей, но и неизвестные мне лица присылали разные вещи, которые они жертвовали больным и раненым. Я ехал в четырехместном тарантасе и потому принимал все, за исключением вещей, занимавших много места, как то сахар и т. п. Но при выезде моем вечером 8 ноября, когда я садился в тарантас, в него успели положить и несколько голов сахару. Не успел я отъехать версты от дому, как сломалось что-то в моем тарантасе, так что я должен был вернуться. Всю ночь чинили тарантас, а я с женою и сестрою проговорили в ожидании окончания починки; я уехал только на другой день утром. По дороге я виделся в Орле со старым моим другом A. С. [ Александром Сергеевичем ] Цуриковым, женою его, урожденной [ Варварой Карловной фон ] Сталь, дочерью бывшего московского коменданта [ Карл Густавович фон Сталь (von Staal) ], с орловским вицегубернатором [ Николаем Петровичем ] Вульфом, с которым я, {как видно из V главы «Моих воспоминаний»}, познакомился в Екатеринославе, где он был также вице-губернатором, в Харькове с С. В. Абазой и его семейством, а в Екатеринославе с губернатором [ Андреем Яковлевичем ] Фабром и с управляющим акцизными сборами Щербаковым, умершим в начале 1873 г. в Харькове. Co всеми этими лицами я виделся и на обратном пути. В Екатеринославе я перегнал сестер милосердия, отправленных в Крым по распоряжению Великой Княгини Елены Павловны. На первом перегоне от Перекопа экипаж мой завяз в селении Армянский Базар в грязи, из которой с трудом вытаскивали простые телеги. Опасаясь снова где-нибудь завязнуть и встречая, несмотря на курьерскую подорожную, на всех станциях затруднение в получении лошадей, я решился с первой станции за Перекопом ехать с каким-то чиновником на перекладной, уплачивая за него прогонные деньги и приказав моему слуге с моим тарантасом продолжать путь до Симферополя по моей подорожной.