Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг. [litres]

31-го августа 1819 г. Закревский писал Киселеву:

О Чугуевских поселениях мы давно знаем, ибо 4 полка пехоты из 1-й армии пошли туда на помощь. Змей (Аракчеев) также туда отправился и вскоре туда ожидается. Признаться надо, что он единственный государственный злодей. У нас теперь существуют две чумы: одна – ваша, которая, при мерах осторожности, исчезнет, а другая – Аракчеев, не преж де изведется с земли, как после смерти, которой ожидать нам долго. Надо признаться, что он вреднейший человек в России. Мне кажется, что со временем Клейнмихель будет хуже его {659}.

30 марта 1820 г.:

Не беда, если б Аракчеев только делал ошибки, которые поставляют на вид. Он в государственных делах еще хуже поступает и притом к совершенному вреду России. Сие переменить может только его могила. Змей Аракчеев во все время Семеновской истории носа своего не показывал и даже не спешил увидеть Пукалову {660}, приехавшую из-за границы.

Киселев в письме от 16 июля 1821 г. говорил Закревскому:

…ты не поверишь, сколько нынешние обстоятельства расстраивают наши занятия; все желания устремлены к войне и учебный шаг остается в небрежении.

Закревский 22 августа 1821 г. отвечал:

…стыдно, любезный Павел, так жалеть, что Вас не увидят в знании учебного шага; ведь ты, как умный, честный и благородный человек, судить так не должен, и я замечаю, что ты очень переменился.

Граф Закревский, по поводу назначения Киселева членом Госуд. Совета и отъезда Киселева в Петербург, писал ему 7 марта 1835 г. из Москвы:

Как ты доехал? Было ли предложение о принятии какой-либо важной должности, или разговоры были только о Совете и о важности сего места, на счет которого ты уже имел здесь уроки? И буде ты останешься только в оном, то будешь сидеть на сем почетном месте по смерть и не принесешь сим никакой пользы отечеству, как и все твои товарищи, там сидящие. Будешь говорить правду и по совести; скоро не понравишься, ибо после каждого присутствия все передается насчет сих суждений в ином виде по разумению каждого; тогда станут морщиться, а после от тебя отворачиваться и тем все твое служение кончится в почетном месте; так я мыслю, но дай Бог, чтоб тебе сие было в другом и полезном виде…

Воспоминания об участии при защите г. Севастополя бывшего в то время полковым адъютантом Владимирского [ 61-го ] пехотного полка поручика, ныне отставного майора Наума Александровича Горбунова

Владимирский пехотный полк, прибыв форсированным маршем августа 1854 года, был расположен сначала в татарской деревне Бурлюк, на берегу реки Альмы, невдалеке от впадения ее в море и за несколько времени до 8 сентября стоял лагерем на возвышенностях, на противоположном берегу этой реки. Со времени высадки неприятеля в Колтоугане (деревушка на берегу моря к северу от Альмы, на расстоянии около 15-ти верст) полк с 5 сентября бивуакировал, уложив в фуры свои палатки.

Сражение 8 сентября, начавшееся в полдень несмотря на чрезмерное неравенство сил, качество оружия, будучи в то же время первым сражением для войск, никогда еще не участвовавших в делах, буквально не знавших запаха пороху, длилось, несмотря на все это, до наступления темноты.

Об Альмском сражении очень мало имеется сведений, но оно заслуживает внимания как потому, что выходит из ряда обыкновенных сражений, так и потому, что имело свое стратегическое (случайное) влияние на дальнейшие действия неприятелей и, по моему мнению, показало союзным неприятельским войскам, с каким именно народом им пришлось иметь дело.

Характеристические особенности Альмского сражения таковы, что в настоящее только время они могут служить оценкой всех тех невыгод в положении сражающихся, которые выпали на нашу долю.

1-й батальон Владимирского полка, коего я был в то время батальонным адъютантом, находясь под прикрытием батареи, расположенной на возвышенности правого фланга нашей линии, не без удивления рассматривал долетавшие к нам наперстки (как мы их называли) – пули Минье.

С нашей батареи еще не открывался артиллерийский огонь, а потому мы слезали с лошадей и рассматривали с любопытством диковинные в это время вещи, – причем даже артиллеристы (не в укор им будь сказано) не умели назвать этих вещей, предполагая, что это пули, упавшие с выгоревшим внутри их воспламенительным составом, предназначенные для бросания в патронные артиллерийские ящики, но никак не в нас.

Ожидавши схватиться с приближавшимся неприятелем, с таким, свойственным каждому русскому, удальством, мы имели самое смутное, детское понятие об обязанностях воина, и, как дети, чистосердечно, смотрели прямо смерти в глаза. Но чрез несколько мгновений мы узнали на опыте значение, цель и действие этих наперстков.

Батальоны Владимирского полка, спущенные с возвышенностей в лощину, долго стояли в боевом порядке в бездействии под убийственным учащенным ружейным и артиллерийским огнями, что на первых порах причинило ужасный вред, ибо почти все начальники, бывшие верхом, или убиты, или ранены, а впоследствии взяты в плен.

Во время долгого стояния наших войск в боевом порядке, заметно было, что порядок колонн к атаке известен неприятелю, ибо обстреливались преимущественно фланги батальонов, чрез что, не сделав даже выстрела, мы лишились многих офицеров, по большей части ротных командиров полка.

Учащенное кровообращение, ужас от окружавших нас беспрерывных жертв, выхватываемых из густых колонн массами людей, наконец, в весьма близком расстоянии подступающий неприятель, так нас наэлектризировало, что едва раздалась команда «на руку», как батальоны, точно на параде, начали наступление.

Войска бывшего 6-го корпуса были настоящими войсками парадными, отличались выправкой, выбором людей, молодцеватостью и тонким знанием всех эволюций и мелочей устава. Грозная атака наших батальонов, эта стальная движущаяся масса храбрецов, чрез несколько шагов воображавшая исполнить свое назначение – всадить штык по самое дуло ружья – каждый раз была нежданно встречаема убийственным батальным огнем. Эти раs gуmnastiques [151]выполнялись французами отчетливо, быстро и с успехом. Схватиться с неприятелем нашим солдатикам не удавалось. Неудача повторявшихся несколько раз наступлений привела нас в состояние остервенения; солдаты массами, без команды, бросались вперед и без толку лишь гибли, бедные.

В это время под ногами моей лошади разорвало гранату. Сброшенный раненой лошадью на землю, я увидал падающего с коня сраженного в грудь (в самый Георгиевский крест) командира полка полковника Ковалева. Я вынес его на собственных плечах, заткнул рану фуляровым его платком, и передал его солдатам, чтобы отнесли на перевязочный пункт.