Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг. [litres]

Прибыв туда, и не зная, где именно отыскать офицера, я представился и. д. начальника штаба (кажется был тогда полковник Вунш {661}вместо бывшего до того Николая Васильевича Исакова {662}). Начинало светать. Я объяснил, зачем приехал, но к ужасу моему, мне объявили, что офицера от Владимирского полка еще не было; а потому приказывалось мне следовать за Великими Князьями, которые в это время готовились уже отъезжать. Пока я раздумывал о моем положении, ИХ Высочества, в сопровождении князя Меншикова и многочисленной свиты, садились уже на коней. Неожиданное приказание присоединиться к этой кавалькаде было тем для меня ужаснее, что все почти окружающие Великих Князей были щеголевато одеты, на хороших, опрятно оседланных лошадях; а мой грязный костюм, все на мне промокшее ночью, а главное, вьючная лошадь без седла, несколько дней нечищеная, составляли крайнюю противоположность. Наконец мне стало жаль, что я так неожиданно оторван от полка, и с трудом поспеваю позади всех скачущих всадников, вслед за ИХ Высочествами.

Кавалерийские офицеры с презрением, как мне казалось, осматривали меня с ног до головы, а казаки понукали изредка мою лошаденку нагайками, когда она выбилась из сил чтобы поспеть догнать бойко мчавшихся всадников.

Только мы стали приближаться к войскам, как встретившийся, мне знакомый Генерального штаба, полковник Сиблер нсказал, что вчера племянник мой, Тарутинского полка барон Фитингоф-Шеель н, убит возле 4-го бастиона. Мне так стало грустно, что мысли о родных, о невозвратимой потере моей бедной сестры старшего ее сына, всю дорогу не давали мне покоя, и я просил Бога быть тоже убитым, чтобы не сообщать родным этой горестной вести.

24 октября, вообще неудачное для всех русских, для меня было исключительно днем неудач. За это сражение все офицеры, сопутствовавшие Великим Князьям, награждены орденом Св. Анны 3-й ст. с мечами, – я же ничего не получил потому, как оказалось впоследствии, что не был помещен в список, тогда как прочих записали, обозначив название полков, чины и фамилии.

Участием своим в Инкерманском сражении Великие Князья истинно вполне заслужили, за геройский поступок, орден Св. Великомученика и Победоносца Георгия. На долю ИХ Высочеств выпало несколько часов, но зато пришлось быть под сильнейшим артиллерийским и ружейным огнем.

А как войска были воодушевлены присутствием Великих Князей, как высоко ценили ИХ самоотвержение! Признательность всей России была достойна такого подвига.

Когда я добрался в Севастополь, то узнал, что Владимирскому полку крепко досталось в Килен-балке. Барон Дельвиг был ранен в руку и упрекнув меня, когда я явился к нему, за то, что я не был при полку, назвал мой поступок изменой: но когда я объяснил, что сопровождал Великих Князей, то барон одобрил меня за то, что я вовремя сам явился в главную квартиру. 25 октября полк был перевезен через бухту, потом расположен бивуаками опять на Инкерманских высотах, потом переведен в селение Чоргун, где занимал позицию до 14 декабря, а с того времени по 17 февраля 1855 года оставался на позиции в селении Орто-Каралес. В этом последнем селении, полк вновь посетили ИХ Императорские Высочества.

Неудачи Инкерманскаго сражения, или общей вылазки из Севастополя, ободрили союзников. Неприятель начал увеличиваться средствами для бомбардирования и возводить новые укрепления, вооружая их орудиями большого калибра, и к началу 1855 года уже обладал огромными средствами для бомбардирования. Самое большое число орудий было сосредоточено против бастионов: Корниловскаго, 3-го и 4-го.

24 марта мы прибыли на Бельбек, откуда в ночь на 26-е число нас перевезли в Севастополь, и на ночлег поместили в Апполоновой балке. На утро полк вступил на 3-й бастион. Не знаю, или не помню, почему именно перед бастионом был свободный ложемент: потому ли что с вечера смена не была поставлена туда от нашего полка, но дело в том, что в 11 часов утра командир полка барон Дельвиг приказал нескольким штуцерным перелезть чрез амбразуры, пробежать ров и занять этот ложемент, – что было исполнено быстро, ловко, молодцевато, в виду неприятеля и среди белого дня. Потом смена людей в ложементах регулярно производилась ночью, или поздно вечером.

Новая обстановка, нового рода служба, в новом сообществе моряков, – строителей и настоящих хозяев бастионов, – несмотря на всю суровость и тяжесть, имели в наших глазах лишь прелесть новой обязанности нашего долга. Ближе к неприятелю, защищая укрепление, будучи ближе к смерти, казалось нам, мы удостоились большей чести и доверия. Сначала, с непривычки, нас устрашали боевые снаряды больших размеров, беспрерывная порча наших брустверов, блиндажей и подбивка орудий; но вскоре это все вошло в такую обыкновенную привычку, что на это беспокойство не обращалось никакого внимания, и даже все это сделалось как бы потребностью. Подле пушек на голой земле спишь, бывало, гораздо крепче, чем в обыкновенное время на мягкой и роскошной постели. Напротив, мы до того сжились, свыклись с нашим положением, что вошло в обыкновение, чем более нам неприятель досаждал выстрелами, и чем более делал нам порчи, тем охотней и с досадой мы старались возобновлять, исправлять повреждения; а ежели неприятель замолкал, то его вызывали на стрельбу. На 3-м бастионе находилась батарея Будищева, названная по имени строителя и хозяина ее капитана 1-го ранга Льва Ивановича Будищева {663}, пользовавшегося большим уважением моряков и посторонних, знавших его. Находясь на 3-м бастионе, мы часто его посещали и видели его храбрую и неутомимую деятельность. До такой степени он считал себя хозяином на своем месте, что бывало, когда к нему соберутся вечером гости в блиндаж, и усядутся играть в шахматы (игру эту очень любили барон Дельвиг и Степан Александрович Хрулев), то Лев Иванович, как хозяин, желающий доставить удовольствие посетившим его гостям, велит открыть с своей батареи огонь, на который тотчас усердно отзовется неприятель, и такую иногда подымет ночью кутерьму, что только держись. Называл это Будищев скандалом, и приглашал к себе на подобный скандал. Как его в это время ни останавливали, ни упрашивали – ни что на него не действовало. Бывало говорят: да полноте, уймитесь, что Вы сами-то бегаете, ведь из-за пустяков, пожалуй, убьют. На это он отвечал: « для меня еще не отлили пулю ». И Господь хранил его во все время осады – убит он, если не ошибаюсь, в последний день штурма 27 августа.

С 28 марта началось усиленное 11-дневное (легко сказать!) бомбардирование. Это было на Святой неделе. Чуть свет, неприятель начал ужасную канонаду. Нет возможности передать, что это было. Ужасную бурю с градом можно разве сравнить с тем неистовым учащенным артиллерийским огнем, которым неприятель буквально мел ядрами бастионы. Над нами было истинно чугунное облако, – становилось просто темно от массы снарядов, пролетавших над головой. Сначала с нашей стороны отвечали дружно, потом слабее, наконец к вечеру изредка, так как на 3-м бастионе почти все орудия были или подбиты, или сворочены, прислуга возле них перебита и ранена.